Арина Холина - Письма на воде

– Я не хочу, чтобы мне было так плохо, – говорила Саша.

– Саша, я тебе сейчас должна говорить, что он – мудак, ты – роза, все будет хорошо. Но я скажу, что ты вот так страдаешь не только потому, что тебя предали, растоптали и тебе больно. Ты сейчас каждую секунду обращаешься к своим мечтам, к тому, каким ты ваш роман хотела видеть, и тебе очень горько, что твои надежды превратились в ничто.

– Да не было никаких надежд…

– Ну что ты врешь? – Я накрыла ее руку ладонью. – Ты была с Олегом два года. Не было надежд? Ни разу? Да уже достаточно того, что ты считала его лучше, чем он есть, раз в тысячу. Пока ты была с ним, ты себя обманывала. Все время.

– Может быть…

Есть что-то, что почти нельзя объяснить на словах – можно только пережить.

Когда у меня умер отец, я не знала, как с этим справиться. Мы все давно уже перестали относиться к смерти, как к части жизни – мы даже думать не хотим ни о чем таком, бережем детей, не показываем им похороны, а в итоге оказываемся один на один с самым затаенным страхом – невосполнимой утратой.

В разных цивилизациях смерть представляли божества: Анубис, Мор, Танатос, Хель, и даже в русских сказках была смерть с косой, приходившая к героям. Общение со смертью было частью культуры, а теперь мы даже толком не можем выразить соболезнование.

– Ты должна его отпустить, – сказала мне одна мудрая женщина.

Я не поняла. Я никого не держала. Он сам ушел, его нет, я одна.

Но иногда мы сами выходим за грани реальности, не понимая того, и только ощущение, что мы сходим с ума, намекает: мы вступили на чужую территорию.

Мы говорим себе: он жив в моем сердце, не могу поверить. Мне кажется, он рядом – и этим как будто отрицаем, что человек ушел, что его действительно больше нет. Мы не можем смириться с горем, а это значит, что мы находимся на границе между мирами – в пространстве воспоминаний и бесконечных сожалений, которые приближают нас к тому, кто нас покинул. И это страшно: ведь он – там, а мы – здесь, и нас разрывает на части.

А потом умер мой друг, и когда у меня кружилась голова, и я помнила о нем как о живом – сейчас позвоню и услышу голос, и менялись очертания мира, в котором не могло такое произойти, я говорила себе: он умер, твердила – он умер, его нет, он умер. Это было больно, но возвращало меня в настоящее. Я смирилась, приняла его смерть и отпустила.

Саша какое-то время не могла смириться с тем, что жизнь не такая, какой она ее видела целых два года.

Она всегда была реалисткой, а все реалисты рано или поздно превращаются в циников – даже если цинизм у них мелкий, только в редкие мгновения душевных разливов выходящий за свои низкие берега.

Реалистом быть трудно – ты трезв, умен и у тебя хорошее зрение, а это значит, что на любом празднике тебе будет скучно.

Саша испугалась этого и влюбилась в Олега.

– И что, с тобой так часто? – спрашивала она.

– Да постоянно! – фыркала я. – Просто я знаю, что вот сейчас влюблюсь в очередного придурка, будет жарко, будет весело, и потом я начну хныкать и жалеть себя, но я это все понимаю! Я понимаю, что он – придурок. Просто мне хочется пощекотать себе нервы. Запланированный такой риск. А ты втрескалась в Олега, как барышня в гусара, и очнулась в той серии, где под вопли ваших пятерых детей он продает твое тело старому ростовщику.

После разрыва с Олегом Саша долгое время ни с кем не встречалась. Я предлагала ей нанять мальчика, Саша соглашалась, но на деле все позже задерживалась на работе.

Мы вступили в странное время.

Саша хотела секса. Ей не нужны были отношения – она думала только о физической близости. Но мужчины, которые ей нравились, увиливали от интимных контактов.

Они вожделели. Думали об этом. Но говорили, что не хотят торопить события, чтобы знать друг друга получше.

– Что такое?! – то ли смеялась, то ли негодовала Саша. – В наше время женщине придется идти в бордель, чтобы получить немного секса до свадьбы? Что происходит?

Я не знала, что сказать. Моя самая большая любовь на то время, человек, с которым я жила четыре года и которого отпустила в Англию работать на телевидении, не мог ко мне прикоснуться полтора месяца.

Я приобрела тогда все существующие в мире комплексы. Считала его извращенцем. Плакала и пила в одиночестве коньяк каждую ночь.

А он был хорошим парнем, который просто влюбился. До сих пор сомневаюсь, что это его оправдывает, но суть в том, что секс не так доступен, как иногда кажется.

Мужчины без всякого повода стали более романтичными и тонкими, чем девушки девятнадцатого века, грезившие о замужестве.

И вот, пока мы поднимались до пятого этажа (лифт сломался), Саша дергала меня за полу пальто, кивала, подмигивала и зыркала в сторону Никиты, на которого из нашего положения открывался прекрасный вид. Задница у него всегда была роскошной.

– Никит, что ты будешь делать? – спросила я, задыхаясь. Нелегко карабкаться вверх на каблуках.

– Ничего, – пожал тот плечами.

Мы с Сашей держались напряженно.

– Может, угостишь нас чаем?

– С пирожными, – Саша встряхнула коробку с эклерами.

Никита кивнул и открыл дверь.

У него в квартире Саша нахмурилась. И я знала, почему. Голубой и бежевый.

Давно, когда мы обживали наши первые собственные квартиры и даже заработали немного денег на ремонт, у всех стены были бежевые и голубые. Кроме Саши, она все-таки художница.

Остальным не хватало средств, фантазии и кругозора. Потом все принялись потихоньку перестраиваться и в какой-то момент вдруг возненавидели эти пастельные, невыразительные цвета, которые говорили лишь об одном – отсутствии выбора.

У Никиты была голая квартира. Кровать, телевизор, шкаф, стол, компьютер. Ни картин, ни фотографий, ни прочих украшений.

Саша надула губы, и я поняла, что это значит – Никита показался ей заурядным.

Мы всегда любили деньги. Любили огромные дома. Большие дорогие диваны. Камины. Лодки. Каникулы «два дня Париж – десять дней Мальдивы – два дня Мадрид». Спортивные автомобили, цель которых – не ездить, а удивлять. В юности у нас с Сашей было такое развлечение – мы шли в магазин, где продавались драгоценности от именитых домов, рассматривали украшения и говорили: вот это я когда-нибудь куплю. Так мы придумывали себе будущее.

Мы любили возможности, которые предоставляли деньги, и уважали их, но не всегда хорошо относились к людям, у которых эти деньги были.

Мы побывали в безликих особняках, видели безвкусно одетых женщин, видели отчаявшихся людей, которые не знали, как себя удовлетворить.

А еще мы бывали в квартирах наших знакомых, которые могли потратиться только на краску и кисти. И эти квартиры смотрелись так нарядно, что в них хотелось петь и плясать.