Ирина Алпатова - Рыбка в солнечной воде

И вот теперь она должны была сообщить мамуле, что Митя, то есть Дмитрий, очень даже думает о Лере и вообще много о чем думает. Конечно, вряд ли она сможет переубедить мать в том, что в кино и театре блат решает далеко не все, но…

– Ты, в конце концов, соизволишь меня услышать? – гневно спросила мамуля.

– Прости. – Лера виновато сложила руки и опустила ресницы. Она действительно чувствовала себя последней свиньей. Мамуля подозрительно взглянула ей в лицо и покачала головой – «если бы не мое ангельское терпение». А часы Лера потом все равно снимет.

– Послушай, дорогая, у меня к тебе просьба – не зови меня во всеуслышание мамой. – Лицо мамули слегка порозовело, но как-то неровно, пятнами. И она перестала быть похожа на двадцатилетнюю девушку. Бедная мама.

– А как мне к тебе обращаться? По имени, что ли?

– Ну просто не называй, и все. Ты прекрасно можешь обойтись без… формальностей. И умоляю, не корчи рожи, когда мы будем обедать.

– Хорошо, постараюсь, – пообещала Лера.

Итак, Митю нельзя называть Митей, отца – отцом, мать – матерью, лицо должно походить на каменную маску… «Телескоп», шевеля хвостом, во все свои выпученные глазки снова разглядывал Леру, а она готова была поменяться с ним местами – плавать себе за стеклом в простом и понятном рыбьем мире и быть самой собой. Ну что же, пожалуй, Лера пока и в самом деле обошлась бы без «мамули», ей еще нужно было привыкнуть к этой женщине.

– Иди вперед и не оглядывайся, – не разжимая губ велела мать, когда они вышли из машины. Дочь и не подозревала, что родительница владеет талантом чревовещания. Лера в недоумении подчинилась и через пару секунд поняла, в чем дело.

– Катерина, какой сюрприз! – пропела позади нее мамуля, и дама средних лет, шедшая навстречу Лере, споткнулась на ровном месте – лишь рука спутника спасла ее от возможного падения. На ухоженном лице женщины в одно мгновение отразилась целая гамма самых противоречивых чувств, и Лера пожалела, что больше не может наблюдать эту сцену. За ее спиной соловьем разливалась мамуля, дама безмолвствовала, наверное, пребывала в обмороке. В этом клубе Лере бывать приходилось, и она уверенно пошла вперед.

Метрдотель подвел ее к столику, только за ним никого не было. Нужно было сесть на предупредительно отодвинутый стул, но Лера этого не сделала. Она огляделась и возле дверей, ведущих в другой зал, увидела отчима, почти скрытого за спиной какого-то человека, одетого в серый костюм. Вообще-то в эту минуту Лера была не особенно уверенна в том, что именно отчим разговаривает с Серым Костюмом. Но все равно потащилась к нему, а точнее к неизвестной спине, вперив в нее взгляд обреченного кролика. Борис выглянул из-за Серого Костюма и сделал Лере ручкой. Да, она прекрасно знала весь предстоящий ритуал и заранее его ненавидела, но все равно шла вперед.

– Ну добре, Алексей Петрович, добре, созвонимся, – пробурчал отчим, величественно кивнув лысой головой. Важный китайский мандарин. Его собеседник повернулся, чтобы уйти, и столкнулся с Лерой. Она так и знала, что это тот самый тип, непонятно откуда, но знала! И неважно, что сейчас он был не голый, а в пиджаке и при галстуке. Он все равно напоминал афалину-убийцу, может быть, еще больше, чем в бассейне. Афалина лишь не на много возвышался над Лерой, и теперь они стояли лицом к лицу, сцепившись взглядами.

У него были очень красивые глаза – светло-зеленые, резко очерченные щеточками черных ресниц. Зачем такому неприятному типу глаза, похожие на два лесных озера? Но в следующую секунду эти самые озера затянуло темной ряской, и Лера отшатнулась. Естественно, афалина слыхом не слыхивал ни про какие там романтические ахи-охи и смотрел на нее враждебно. Как на дохлую рыбу, которая смеет подплывать слишком близко к представителям ценных пород.

А ее маленький толстопузый отчим не без труда, но дотянулся до Лериного лица и отечески потрепал за щеку. Борис делал так с того самого дня, когда они впервые познакомились, и не желал замечать очевидной вещи, что едва ли не встает на цыпочки, чтобы проделать свой идиотский номер.

Лера непонятно зачем взглянула на афалину, но того уже не было – он как и в прошлый раз исчез, будто ушел под воду. Ах нет, вон он, уже у выхода. Алексей Петрович, значи. И снова он сбежал!..

Лера не могла понять саму себя – что с ней такое происходит? Она что, хотела доругаться с этим хамом? Да нет же, но почему внутри дрожит каждая жилка и в горле застыл то ли смех, то ли слезы? Это все Митька, то есть Дима, черт бы его побрал. Их размолвка совершенно выбила Леру из колеи.

Она едва высидела минут тридцать, ковыряясь в тарелке и не чувствуя вкуса еды. Борис, выполнив отеческие обязанности, без конца говорил с кем-то по телефону, не обращая внимания на Леру с мамулей. Мамуле тоже было не до «семьи» – она с плохо скрытым нетерпением рыскала взглядом по залу, отыскивая знакомых, чтобы потрясти своим видом очередную жертву. Одинокий листик салата лежал нетронутым в ее тарелке, а мамуля манерно поклевывала что-то, нанизанное на вилку. «А-ля малышка с чупа-чупсом»… Она даже не потрудилась скрыть облегчение, когда Лера поднялась и стала прощаться. Положенная по протоколу встреча состоялась, никто не смог бы упрекнуть мамулю в том, что она бесчувственная эгоистка. Дочь так и не рискнула поцеловать мать в щеку, боясь что-нибудь на этом безупречном лице испортить. И у нее не было времени к нему привыкнуть.

О проекте мужа Лера так и не заикнулась.

Премьера, точнее сказать, ее генеральная репетиция для «круга избранных», наконец состоялась. И… ничего…

В такие дни их театрик напоминал коробку с петардами – Лере казалось, что стоит кому-нибудь просто слишком громко хлопнуть в ладоши, и все взорвется, во все стороны полетят обжигающие искры. Все знали, что в зале присутствуют только приглашенные, и сходили с ума. А вдруг кто-то кого-то заметит и напишет хвалебную рецензию, а вдруг кто-то кому-то предложит роль в спектакле или фильме! Такое в бытность Фомы и в самом деле произошло, правда, лишь однажды, в самом начале его царствия, но память об этом событии не умирала, а обрастала все новыми, будоражащими воображение подробностями. Мика носилась оставшиеся до премьеры дни с выпученными глазами, а Лера ничего не чувствовала. Ничего.

Дима вернулся, но на спектакль прийти не смог, и Леру это не особенно расстроило. Что она смогла бы ему предъявить? Танец «инфузорий»?

После повторного Диминого звонка, когда Лера призналась, что ни о чем с отчимом не говорила и говорить не будет, она ждала бури и готовилась что-то снова объяснять и доказывать. А буря не грянула. Муж вернулся уставший и какой-то не совсем ей знакомый. Уж лучше бы он ругался и требовал, чем так вот смотреть сквозь Леру холодным отстраненным взглядом и ничего не замечать. У Леры все чаще стало возникать чувство, что ее мимолетное желание сбылось, теперь она и в самом деле превратилась в того самого «телескопа» – плавает себе за стеклом, и никому нет до нее дела. Вон и Мика, объявившая, что дружба для нее превыше всего, а посему она отрекается от Стаса, и точка, все равно никак не могла оттаять до конца. Зажимала уши руками и твердила, что ни-че-го не хочет слушать. Она все прекрасно понимает, и не надо ей ничего объяснять. Лишь «заморозки» в семейной жизни Леры заставили ее стать более милостивой к подруге.