Катажина Грохоля - Гарантия на счастье

— Жаль, что ты не считаешься с моими чувствами. Ты могла хотя бы позвонить.

— И ты совсем не ревнуешь? — крикнула она в бешенстве, ее всегда безумно раздражало его проклятое спокойствие, его равнодушие.

— Зачем мне ревновать? Я же доверяю тебе. Но все же так не делают. Я боялся, что с тобой что-то случилось.

Разочарованная его прохладным тоном, она вежливо извинилась, пробормотав все, что полагается. Но ведь извинилась.

Я завидую каждой минуте, которую он проводит с тобой. Я завидую ему, ведь каждый твой взгляд обращен на него, ведь не я, а он видит тебя по утрам, когда ты просыпаешься. Я украл у себя жизнь. Эти мгновения, эти слова, эти взгляды — все это должно было быть моим, а принадлежит ему. Я даже не могу его ненавидеть, я могу только до конца жизни корить себя за ошибку, которую совершил и за которую всегда буду расплачиваться.

Сейчас или никогда.

Она откинула плед и вернулась в ванную комнату. Пустила сильной струей горячую воду. В раковине образовался водоворот. У нее не получилось. Она еще раз тщательно намылила руки. Палец, казалось, был толще, чем обычно, видимо, руки отекли. На розовом мыле остались продолговатые следы. Она попробовала еще раз. Тихое звяканье возвестило, что на этот раз попытка увенчалась успехом. Она быстро закрыла отверстие рукой и выловила золотое колечко. Положила его в мыльницу и закрыла воду. Вытерла руки. На безымянном пальце остался след.

Она не снимала его ни разу за все годы супружеской жизни. Ни на секунду. Но сейчас этот символ уже не имел никакого значения. Она протерла запотевшее зеркало туалетной бумагой. Мелкие частички прилипли к влажной поверхности. Из зеркала на нее смотрели испуганные глаза.

— Это я?

Удивление мгновенно отразилось и вернулось к ней. Испугавшись безнадежности во взгляде женщины из зеркала, она посмотрела смелее.

— Я заслужила любовь.

Страх в глазах той, Зеркальной, не исчез.

— Я все равно это сделаю.

Зеркальная тут же вернула ей гневный взгляд из-под сошедшихся на переносице бровей.

— Каждый имеет право бороться за счастье, — прошептала она неубедительно, приближая свое лицо к лиц Зеркальной.

И Зеркальная замерла, становясь от ее дыхания все менее четкой.

— Ты не сможешь меня удержать.

Она взяла полотенце и проехалась им по лицу Зеркальной, собирая с него частички туалетной бумаги.

Она зажгла в комнате свет.

Вот стол, за которым она работала. Большой. Чтобы на нем умещались ее проекты. Вот компьютер, купленный в рассрочку. Вот шторы из желтого бархата — они должны были сделать жизнь светлее. Вот стол, за которым они когда-то ели, — раньше он стоял на кухне, пока ее не переоборудовали по последнему слову техники. Сейчас там нет стола — только рабочие поверхности, встроенные шкафы, лампы дневного света, металл повсюду, микроволновка, чтобы удобнее было разогревать еду. Вот квартира, которую она не сумела превратить в дом. Вот место, которое она бросит, оставит, забудет.

Завтра 13 февраля. Сейчас нет проблем с авиабилетами. Люди боятся летать. Она полетит послезавтра. Приземлится в Хитроу, найдет вход в метро, сядет на линию «Пиккадилли», а потом…

Ошибки нужно исправлять.

Анджей поймет. Лучше горькая правда, чем обман. Он будет ей благодарен, когда-нибудь; может, не завтра, не послезавтра, но когда-нибудь потом он будет ей благодарен. Она поговорит с ним завтра.

Она стояла в аэропорту Океньче и изучала расписание вылетов. Рейс номер… до Лондона… выход номер… Легкий багаж, коричневая сумка, которую Анджей привез из Швеции, исчезла за резиновой шторкой.

— Начинается регистрация на рейс номер… до Лондона.

Она встала в небольшую очередь.

Значит, она могла это сделать.

Она могла это сделать много лет назад.

Интересно, изменился ли он за эти пять лет? Как он сейчас выглядит? Впрочем, это совсем не важно. А если он не придет?

Сердце на мгновение замерло.

Ничего не поделаешь. Все равно ее брак сошел на нет уже давно. Если его вообще можно считать браком. Теперь это не имеет значения.

Он будет ждать. Она чувствовала это. Она знала.

— Будете что-нибудь пить?

Она открыла глаза. К ней склонилась стюардесса с дежурной улыбкой.

— Нет, спасибо.

Она снова закрыла глаза.

Анджей понял. Спросил, связано ли ее решение с Марчином. Она старалась держаться, но его спокойствие и проклятое великодушие выводили ее из равновесия. Правду сказать, она чувствовала себя виноватой. Какое же это отвратительное состояние! Как будто у нее нет права на любовь, на чувства, которые не знакомы Анджею. Она кричала, что должна бороться, каждый должен бороться за себя, пусть он тоже борется, теперь он свободен: она уходит и желает ему счастья, каждый имеет право быть любимым!

— Ты думаешь, он будет тебя ждать? — Голос Анджея был напряжен до предела.

— Это не важно! — Она говорила неправду, а ее голос дрожал. — Он… — Она не нашла слов, чтобы описать свои чувства, и замолчала. — Он любит меня… — закончила тихо, как будто это все объясняло. — Я никогда не вернусь, понимаешь, никогда!

И вдруг Анджей повел себя так, будто она была ему совершенно безразлична. Он сказал:

— Поезжай.

И вышел из комнаты, равнодушный и спокойный, как всегда.

Именно от этого она и бежала. Больше никогда в ее жизни не будет равнодушия. Никогда.

Тихий шум моторов усыплял, но она была слишком взволнованна. Открыла глаза и посмотрела вниз. Самолет летел над морем.

Зеркальная смотрела на нее из иллюминатора. Лицо немного исказилось, окна в самолете толстые, двойные или тройные, чуть выпуклые. Каштановые волосы — она была в парикмахерской — у Зеркальной тоже были коротко пострижены. Так, как когда-то. Лицо обрамляли вьющиеся локоны. Она не могла поймать взгляда Зеркальной, был только намек на ее глаза.

Она опустила коричневую шторку, теперь Зеркальная не могла за ней следить.

Что она почувствует, когда Марчин обнимет ее? Разбудит ли прикосновение его руки, такое родное, ее уснувшее тело? Сердце забилось быстрее. Анджею никогда бы не пришло в голову назначить ей свидание так, как в фильме «Настоящий роман».

Или как в фильме «Неспящие в Сиэтле». Он не знает женщин, не понимает, что им нужно нечто большее, чем ежемесячная оплата счетов за телефон и квартиру. Может, она должна быть благодарна судьбе за то, что он не пьет и не бьет ее? Этого слишком мало.

А Марчин… Марчин понимал женщин, как никто другой. Он умел красиво говорить и красиво писать. Он искал, постоянно искал в своей жизни смысл. Не ограничивал свой мир четырехкомнатной квартирой. У него была цель.

И этой целью была она. Он боролся. И выиграл.

Зеркальная смотрела на нее внимательно, потому она не стала опускать шторку и тоже смотрела на Зеркальную, искала объяснений. Зеркальная молчала. За Зеркальной было темное небо, под Зеркальной — тучи. Анджей… Она не могла этого понять.