Маргарита Южина - Нервных просят утопиться

– А чего говорить… Тетка Люба даже с малолетним ребенком пить не бросила. Ну и в пьянке… Где уж она ее таскала, не знаю, только… Ляночка пропала без вести…

По комнате прошелестел вздох. Только Анна Ивановна бурно закивала головой:

– Ага, слыхала я, бабы деревенские болтали… А потом уж чего было… Ты расскажи сама, а то они соврут, недорого возьмут…

Тут распрямил плечи Севастьян:

– Да и чего там было-то?! – как-то слишком беспечно проговорил он и даже для убедительности пару раз фальшиво хихикнул. – Тоже, напридумывают… Ну да, пропал ребенок! А остальное Ира сама себе в башку вбила! И меня еще винит!

– Молчи, паразит! – Анна Ивановна снова треснула гостя по загривку. – Ирина, и чего ты себе придумала?

– Да ничего не придумала… Я искала Ляну, долго искала… Потом снова в больницу угодила, Сева тогда сразу на развод подал… Потом уж и не помню, жила как-то… Я тогда к старикам пристрастилась. Сама ходила по домам, помогала… Особенно к одиноким. Мне ничего от них не нужно было. Нет, честно!.. Хотя, не совсем правда, нужно. Я с ними часами разговаривала. И эти разговоры… Я без них просто задыхалась! Старики ведь на своем веку тоже многих потеряли, кто жен, кто мужей, а кто и детей. И находили слова какие-то спокойные… Я им о дочери рассказывала, а они в меня старались веру вселить, успокоить. И у них это получалось. Потом, когда я узнала, что один дедушка на меня квартиру переписал, а тихая старушка передала по наследству целую коллекцию картин и какие-то бронзовые статуэтки, я даже сердилась…

Севастьян оживился. Он даже и не оживился, а как-то воспрял, расправил плечи, заиграл глазами и не к месту засуетился:

– Подожди-ка, подожди! Так, если я правильно понял, ты теперь богатая наследница?

– Очень богатая! Ты даже не представляешь насколько! – окатила его ледяным взглядом бывшая жена. – Только ты зря хвостом машешь, ты мне не муж!

– А девочку так и не нашли? Вот ведь, ни могилки, да? Ни памятника… – проняло Аллочку. – Даже веночек некуда положить…

Ирина тряхнула головой:

– А я и не хотела могилку. Я знала, что моя дочь жива… Письма везде писала… А однажды, уже больше десяти лет прошло, приезжает ко мне маленькая такая, хрупкая девушка…

– Дочка? – ахнула Гутя.

– Да нет, взрослая девушка, просто… хрупкая такая… Девушка журналисткой оказалась, в местной газете работала. И рассказывает мне странную историю…

– Я знаю, я! – вскочила Анна Ивановна. – Тода меня еще не было здеся, но бабы болтают…

На нее шикнула дочь:

– Мам, ну не лезь, пусть человек говорит!

– Ага, говори!

Ирина поежилась, будто ей вдруг стало холодно в натопленном доме, и ее снова начало потряхивать. Зять, уже не дожидаясь, быстренько налил коньяка, и все с замиранием ждали, когда Ирина продолжит рассказ. Гутя никак не могла поверить словам женщины, однако и на Севастьяна теперь было жалко смотреть – нет прежнего лоска, фальшивое равнодушие, а глаза так и мечутся от страха.

– Журналистка мне рассказала, что в окрестностях деревни Маловка отловили стаю… бродячих собак… и в этой стае нашли… девочку, – вдруг выговорила Ирина.

– Ах ты, ужас какой! Мертвую? – всколыхнулась Аллочка.

– Нет, почему? Живую…

– Да лучше б мертвую, – не удержался Севастьян.

Его облили молчаливым презрением.

– Девочка была жива, – продолжала Ирина. – Но… она… она перестала быть человеком…

– Как это? – ужаснулась Гутя.

Ирина пожала плечами и, сдерживая слезы, пояснила:

– Ну… она не могла говорить, пряталась от людей, ходила на четырех конечностях, не признавала одежду…

– Она с собаками прожила больше десяти лет, – тихо пояснил Кареев. – Переняла их повадки и привычки…

– Эту девочку с трудом отловили, – продолжала Ирина. – Она боялась людей, кусалась, царапалась, рычала… К тому же стая никак не хотела ее отдавать, кидались на людей… ну в общем… Это Ляна была…

Севастьян вскочил:

– Ну с чего ты взяла, что это была Ляна?! Ну с чего?! Времени черт-те сколько прошло, как девочка потерялась, а ты вот так сразу увидела какую-то полусобаку – и ах! Это моя Ляна!

– Замолчи!!! – страшно закричала Ирина. – Ты не можешь понять!! Ты не знаешь!! Я… Одиннадцать лет ложилась спать, вспоминая только свою дочь! Я помнила каждую родинку на ее тельце! Я знала каждую ресничку! Каждый пальчик! Пусть ее не было, да!! Но она всегда была перед глазами!! А тот шрамчик, ты помнишь? Над бровью!! Она в годик из коляски выпала по твоей вине!!! Он был у той полусобаки!! И четыре родинки на лопатке, будто кто вилкой прикоснулся, они тоже были!!! И возраст! И еще… она была копия ты!!!

– Я же говорю – кобель… – тихо шепнула Гуте Аллочка.

– …Она уже взрослая, тринадцатилетняя, была на тебя похожа как две капли!! Но… ты же не видел, а я… это я видела!

Теперь уже Ирину трясло как в лихорадке, даже коньяк не помогал. Все притихли, и только Севастьян шагал по комнате, засунув руки в карман, не зная, как возразить.

– Да сядь ты, не мельтеши! Прямо ходит он тут еще… – рыкнул на него молодой хозяин. И Севастьян тихонько присел.

Ирина после крика сникла, припала к кружке, которую ей заботливо наполняли, и заговорила тихо, опустошенно:

– Восемь месяцев я боролась за Ляну. Сначала в больнице, потом нас выписали домой, под наблюдение врачей… Ох уж это наблюдение. Постоянная толкотня в комнатах, какие-то посторонние люди, разговоры, хихиканья за спиной… Это сначала было всем в диковинку, а потом уже как-то привыклось, и самим медикам уже надоело нас пасти… А Ляна боялась. Она старалась спрятаться куда только можно – под диван, под кровать… только поздно вечером, когда мы оставались одни, она вылезала из шкафа, где устроила себе какое-то подобие норы… выла… Каждую ночь она так страшно выла. Говорить так и не научилась, мясо любила… сырое.

– Это как же вы жили? – покачала головой Анна Ивановна. – Мясо-то нынче… Я говорю – ты ж, поди, и не работала, жили-то на что?

– Мне помогали… картину продала… Да не помню я – как… Я тогда каждую минуту только возле дочери крутилась, ее кормить пыталась, говорила с ней тепло, ласково… – Ирина горько усмехнулась и тихо, будто по секрету, добавила: – Я даже сама с ней лаяла, ну, чтобы ей не так одиноко было. Она уже ко мне привыкать стала, а потом… А потом у Ляны какие-то проблемы с желудком начались. Снова медики забегали, ну и… У нее организм какое-то лекарство не принял, и она… она умерла…

Повисло тягостное молчание. Потом Анна Ивановна подошла к Ирине, укутала ее пушистым платком и, утирая себе нос, мягко произнесла:

– А ты не горюй, девонька… Отпусти дочку-то, отпусти. Намаялась она, а с собаками… так это, может, и ничего, собаки, они другие-то ишо лучше людей будут. А теперя ей хорошо там, ты успокойси, на могилку вот цветочки принеси, псинку каку приласкай, твоя дочка, глишь, и порадуется там за тебя-то… Ты ж все сделала, чоб ей хорошо было, никто не виноват, выпало так, чоб дитю твоему страсти испытать…