Анастасия Дробина - Дворец из песка

Жозе, кажется, понял, что через минуту у меня попросту начнется истерика. Он мягко, но решительно отстранил меня, повернулся и, не оглядываясь, быстро зашагал вниз по переулку. Вскоре он скрылся за углом.

Как автомат, я открыла калитку и вошла в дом. Прошла мимо удивленно вскочившей со ступенек крыльца Лулу, поздоровалась с выглянувшей из кухни Франселиной, поднялась на второй этаж, в свою комнату, и повалилась на постель. Йеманжа, выпав из моей разжавшейся ладони, покатилась под кровать.

Шкипер прилетел через пять дней. Все это время я не выходила из комнаты, в которой из-за опущенных жалюзи царил зеленоватый сумрак, почти не вставала с постели и лежала на спине, глядя то в низкий потолок, по которому неторопливо путешествовали изящные черные геккончики, то на Йеманжу, которую все-таки извлекла из-под кровати и поставила на табуретку. Иногда плакала, но это были тихие, неторопливые слезы, которые я замечала только тогда, когда они начинали щекотать мне шею. Не хотелось ни вставать, ни идти куда-то, ни даже просто смотреть на других людей. Впрочем, в комнату время от времени заглядывала встревоженная Лу – то с тарелкой еды, то со стаканом гуараны, то с какими-то фруктами. Есть я не могла, еда колом вставала в горле. Пила гуарану или воду, ставила пустой стакан на табуретку рядом с Йеманжой и снова ложилась на постель. Ночью я просыпалась от сумасшедшей луны, бившей в окно и даже сквозь жалюзи заливавшей ее своим призрачным светом. Я поднимала жалюзи, открывала створки окна, садилась на подоконник, глядя в непроглядную, бесфонарную баиянскую ночь, слушая отзвуки разговоров, обрывки песен, гитарной музыки, радио, фырканье машин и мопедов. Думала о том, где сейчас Жозе, что он делает, о чем думает. Ветер шевелил ветви гуявы у ворот, и мне внезапно казалось, что он – там, стоит и смотрит на мое окно. Я поднималась, опускала жалюзи и возвращалась в постель.

Когда дверь комнаты открылась и вошел Шкипер, я ничуть не удивилась. Вернее, у меня уже не было сил чему-то удивляться. Повернувшись на бок, я молча, не моргая смотрела на него.

– Точно – вся в соплях, – отметил он, садясь на пол у двери. – Я думал – брешет Жиган.

Я ничего не сказала, мельком подумав про себя – откуда Жиган может знать о моих соплях, если он ни разу за эти дни не зашел ко мне, и я даже не была уверена, что он в городе. Хотя, наверное, ему рассказала Лулу.

– Он того хоть стоит, негр твой?

Я только усмехнулась. Цыганское мое воспитание проснулось даже сейчас: я почувствовала себя неловко, лежа перед Шкипером в развороченной постели, и поспешила сесть, кое-как задернув кровать циновкой, и провела ладонями по спутанным волосам. Он усмехнулся:

– Не помогает.

– Я знаю.

– Умойся.

Я подошла к жестяному рукомойнику в углу, плеснула в лицо тепловатой воды. Полотенца не было, и вытираться я не стала. Капли воды защекотали мне грудь, и я только сейчас обнаружила, что раздета. Одежды моей нигде не было видно, и начинать судорожные поиски сейчас не было никакого смысла.

– Как будешь теперь, решила?

– А ты?

Шкипер полез за сигаретами, и от этого привычного жеста я немного успокоилась.

– Мое дело маленькое, – сказал он, затянувшись и выпустив дымовую струю. – Тебе, детка, решать. Как захочешь, так и будет.

– Что, и разведешься?

– А ему обязательно жениться на тебе надо?

Я пожала плечами.

– Не знаю. Может быть, не надо.

– Ну, так и горячку пороть нечего с разводом. Потом замучаемся обратно жениться.

– Шкипер… – Я умолкла, глядя на его неподвижное лицо со светлыми глазами, которые, как обычно, не выражали ничего. Долго терпеть этот взгляд я не могла даже в лучшие времена и поэтому отвернулась к Йеманже. Вяло подумала: ну почему я совсем его не боюсь?

– Послушай, я ведь тебе обещала. Помнишь, еще там, в Венеции, когда приехала только… Обещала, что при тебе останусь на сколько хочешь. Слово дала.

– Ну, вашему слову цена… – рассмеялся он. Рассмеялся без злости, без ехидства, совершенно искренне, и я слегка растерялась. Воистину, ничего не могло вывести этого человека из себя.

– Шкипер, но почему… – Я снова беспомощно умолкла. Думая о нем в эти дни, я ожидала чего угодно – скандала, угроз, ругани, всего того, чем обычно разряжаются оскорбленные люди… Дура. Ведь такого даже во сне привидеться не могло любому, кто знал Шкипера. Уму непостижимо: Пашка – и скандал из ревности… С гораздо большей вероятностью можно было допустить, что он, не тратя лишних слов, просто меня убьет.

Мы сидели в зеленой от полумрака комнате – я на постели, Шкипер на полу – и смотрели друг на друга. С табуретки нас разглядывала Йеманжа, с потолка – гекконы. Все они молчали, молчали и мы. С кухни доносилось сипловатое пение Франселины, бормотание радио. Во дворе Жиган орал по-португальски на Лулу, она хохотала.

Шкипер докурил сигарету. Щелчком отправил окурок в таз под рукомойником, не попал, но вставать не стал. От его голоса – знакомого, спокойного, ровного – я вздрогнула.

– Детка, последний раз спрашиваю – хочешь здесь остаться?

– Нет, – как можно тверже сказала я. Слез больше не было. От отчаяния сводило скулы.

– Ну и все тогда, кончили базар.

Я посмотрела на него в упор. И снова Шкипер словно прочел мои мысли. Чуть усмехнулся, поднялся, подошел, протянул руку к моей обнаженной груди и поочередно коснулся двух ямок: между грудями и под левой.

– Санька, я вот про это и в могиле помнить буду. И про все остальное тоже. Да тьфу мне на всех твоих негров, хоть с сенегальским стрелковым отрядом спи… Слушай, они правда лучше, чем белые? Жиган вот говорит…

– Все вы одинаковые, – проворчала я. – Уйди, мне одеться надо.

Он кивнул, поднялся и вышел из комнаты. Одевшись, я последовала за ним. И уже выходя из комнаты, вздрогнула от неожиданности, когда Шкипер, ожидавший за дверью, внезапно обнял меня и притянул к себе. Это было так привычно, так знакомо. Но мне, как никогда, хотелось вырваться и броситься прочь.

Он почувствовал. Отпустил меня, слегка усмехнулся и шагнул назад, пропуская меня вперед.

Вечером опять была луна. Желтая, огромная, уже чуть ущербная, она медным тазом зависла в ветвях гуявы, пестря пятнами двор. Я сидела во дворе на кривобоком стуле и, краем уха слушая перебранку соседей из-за забора, разговаривала по мобильному телефону с Милкой. Та, как обычно, жаловалась на все: на тяжесть работы в середине сезона, на то, что старшая дочь сошла с ума и бегает через забор на свидания к итальянским мальчишкам («только гаджен мне в семье не хватало, мало своих сволочей!»), на то, что у Челы страшный токсикоз и выступать она больше не может, на то, что Леший, вместо того чтобы работать, пропадает в таборе цыган, приехавших в Лидо на пяти трейлерах и уже неделю стоящих табором на окраине города…