Анна Богданова - Внебрачный контракт

– И на ком он женился, позволь узнать? На страшной девушке Хатшепсут?

– Ну, может, она стала красавицей – сейчас пластическая хирургия делает чудеса! И нечего разрушать счастье других, нечего вмешиваться в чужую семью!

– Но Варфик клялся мне в вечной любви! И перстень даже подарил! – Я достала перстень из шкатулки и надела его назло омерзительному внутреннему голосу-пессимисту.

– Глупости какие! Что-то он тебя не больно-то искал!

– Просто мы переехали на новую квартиру! Он не знал адреса! Его родители были против и перехватывали все мои письма, которые я отправляла Варфоломею домой! Я не знала, где он служил! Не знала! – И я заревела, уткнувшись в подушку.

На восьмой день я решила не слушать никаких внутренних голосов, как, впрочем, и внешних.

Я сделала свой выбор – я разыщу его! И никому ничего говорить не стану – ни Людке, потому что она сразу же скажет, что у меня не все дома, и станет отговаривать, ни маме – она тоже не поймет меня, наверняка в мой адрес «пройдется» – у меня, мол, нет никакой гордости, никакого чувства собственного достоинства, что я не в нее – она-то, дескать, никогда в жизни за мужиками не бегала, это они всю жизнь только и делали, что ничего не делали, а за ней сломя голову носились – да-да, я уверена, именно так она и отреагирует на мою идею. Скажу всем просто-напросто, что устала от семейной жизни с Дубовым, что на меня самым ужасным образом подействовал развод с ним (где-то я слышала, что развод занимает едва ли не первое место в стрессовой шкале) и мне, мол, отдохнуть надо. Так что я взяла путевку и уезжаю на море – на месяц, скажу, уезжаю.

Но сразу после того, как я пришла к окончательному решению, выморив все враждебно настроенные мысли – словно отожравшихся тараканов, как тут же, можно сказать, с быстротою молнии передо мной монолитной высоченной бетонной стеной встал вопрос – а на какие средства я отправлюсь на поиски своего ассирийского принца?

Все деньги, которые я получила, уволившись с работы, в качестве расчета, и ту совсем небольшую сумму, которую я умудрилась сколотить за последние полгода, я грохнула на новые обои для комнаты, на кафель, краску, кисти, валики и подобную дребедень, дабы навести порядок в своей разгромленной со времен Ивана Дрыкова квартире.

О том, где взять деньги, я думала еще один день. Мысли расплавились, сделались тягучими, липкими даже какими-то, они совсем на мысли-то похожими не были, а скорее на растопленный в горячих макаронах сыр стали похожи – вот на что (под макаронами, естественно, подразумеваются мозги).

– А если он в Москве? – Я пыталась заставить работать свои «макаронины». – Но чтобы узнать об этом, мне все равно придется отправиться на Апшеронский полуостров. Нужны деньги на билеты и гостиницу, на питание не обязательно – можно и поголодать.

– Надо же, какие жертвы! – откуда-то из глубин прорезался враждебный внутренний голос.

– Заткнись! – возмутилось все мое существо и, утомленное от ремонтных работ, от дум и неразрешимых вопросов, которые то и дело вырастали на пути, словно те самые мухоморы в лесу, которые баба Сара вываривала шесть часов, а потом с удовольствием с вареной картошкой уминала за обе щеки, отключилось в крепком, будто бы пьяном, мертвецком сне.

Утром, продрав глаза, я потянулась в кровати, оглядела комнату, восхитилась уже в который раз самой собой – что я самостоятельно, без чьей либо помощи, сделала ремонт, и вдруг взор мой остановился на гипсовой бабе.

Она стояла на тумбочке возле окна, одной рукой подперев бок, другую занесла над головой так, что казалось, вот-вот собиралась зевнуть, но передумала, сбитая с толку мыслью о никчемности существования, его бесполезности от недостатка любви, недоцелованности, говоря всем своим видом: «Куда ж вы все, мужики-то настоящие, подевались?! Не осталось вас совсем, раз на такую красоту никакого внимания не обращаете!»

И тут меня осенило! Баба-то – моя! Юрик Макашов мне ее подарил – стало быть, она моя, и я могу с ней делать, что хочу! Да и вообще, с ней многое что могло за тридцать лет произойти. К примеру, она могла бы быть разбита вдребезги при переезде в эту квартиру, или стать орудием убийства и расколоться о голову Геннадия Дубова, или Иван Дрыков мог ее кокнуть во сне, борясь с ненавистным противником своим Гариком Шубиным... Да мало ли что с ней могло произойти?!

Я немедленно переоделась и, бережно завернув пышную барыню, страдающую от дефицита любви и отсутствия настоящих мужиков, в несколько газет, вылетела на улицу.

Летела я, как мне казалось, долго, прижимая несчастную гипсовую женщину к своей груди, и остановилась, будто кто-то сзади скомандовал: «Тпррррууу!» Подняла голову и прочла: «Антикварный магазин».

Очень уверенно, твердыми шагами я пересекла мраморный пол торгового зала, который располагался в очень красивом – всем каком-то витом, словно виноград на деревянной сетке веранды моей счастливой юности, – доме стиля модерн.

– Мне нужен оценщик! – важно заявила я белобрысой продавщице пыльного хлама, который уже отслужил свой век.

– А что у вас? – поинтересовалась та и хлюпнула носом – видимо, у нее была аллергия на пыль.

– У меня очень дорогая вещь. Работа самого Федора Павловича Котенкина! – прошептала я, боясь, что если кто-нибудь услышит мои слова, то выхватит у меня из рук неудовлетворенную женщину и убежит с ней в неизвестном направлении. – Зовите, зовите скорее оценщика, у меня мало времени. – Я нервничала.

Но девушка никого звать не стала, а велела пройти мне в узкую незаметную дверь за моей спиной. Я юркнула в нее и очутилась нос к носу с лысым сухим человечком в круглых очках и черных нарукавниках. У него еще бородка торчала кверху – противная, козлиная – совсем она ему не идет, так подумала я.

– Мне нужен оценщик! – Я сама не ожидала, что могу быть столь настойчивой.

– Я оценщик, – устало вымолвил он и равнодушно скользнул по мне взглядом.

– Оч-ч хорошо, – сказала я торопливо и затараторила: – Я знаю, что вещь, которую я принесла вам, очень дорогая! Оч-чень! И никогда я с ней бы не рассталась, если б не крайние обстоятельства, связанные с недостатком денег для одного мною задуманного предприятия! – Про обстоятельства я распространяться не стала, решив, что они касаются лишь меня и ассирийского принца. – Никогда! Потому что женщина эта мне очень нравится, расстаться мне с ней не так-то просто! Я, можно сказать, к ней душой приросла, знаю ее с рождения! С самого рождения почти знаю!

– Простите, простите, – остановил меня очкарик с козлиной бородой. – Вы мать, что ли, родную желаете заложить?

– При чем тут моя мать?! – удивилась я и даже отпрянула от него.

– А кого же, как не мать родную, можно знать с самого рождения, прирасти к ней и сердцем и душой? И потом, вы ведь сами сказали, что это женщина! Как прикажете вас понимать?