Анна Берсенева - Полет над разлукой

Аля не понимала, над чем он смеется, почему – и закрыла лицо руками.

– Са-ашенька-а!.. – наконец прозвучал его голос. – Какой же я дурак, какой самовлюбленный дурак! А я полчаса, наверное, стоял там как столб, смотрел на тебя и не верил, что это ты… И о чем думал, боже ты мой! Что ты думаешь, да чего ты ждешь, да что я тебе скажу, когда ты меня заметишь, и надо ли говорить!.. И все, вместо того чтобы…

Голос Андрея прервался, и Аля почувствовала, как его руки обхватывают ее волшебным горячим кругом.

– Ласточка моя, – выдохнул он прямо ей в висок. – Прости ты меня!..

И тут слезы, которые не давали ей дышать, комом стояли в горле, но никак не могли пролиться, наконец хлынули таким потоком, каким не лился даже его смех над морем.

Ее лицо уткнулось куда-то ему в ухо, она чувствовала, как пахнут его волосы, и не понимала, что это такое соленое у нее на губах – вкус его щеки, которую она целует, или собственных слез.

Андрей стоял перед нею, неудобно наклонившись и слегка согнув колени, но он замер в этой неудобной позе так, что она бесконечно долго могла обнимать его и плакать: он не шевелился, только гладил ее голову, похожую на растрепанный цветок.

– Пойдем, Сашенька моя любимая. – Аля почувствовала, как он губами касается ее мокрых щек, собирает с них слезы. – Пойдем домой.

Але казалось, что она не засыпала этой ночью. Но утром она проснулась.

Наверное, она и уснула только для того, чтобы проснуться рядом с Андреем и почувствовать, что проснулась рядом с ним.

А он спал так, как ей ни разу не приходилось видеть его спящим. Детская безмятежность чувствовалась в том, как он раскинулся на широкой кровати, отбросив белую простыню. Рука его лежала под головой и была неловко подвернута. Наверное, он чувствовал это во сне, но не мог проснуться и рукой не мог пошевелить.

Аля осторожно вытащила его руку из-под головы, подержала в ладонях, чтобы она не затекла, и тихо положила на подушку. Он улыбнулся, так и не проснувшись, и светлые, незагорелые лучики у глаз на секунду превратились в стрельчатые морщинки.

Теперь ей не казалось больше, что лицо у него темное. Оно было просто смуглым и ярко выделялось на подушке, а волосы сливались с белой постелью.

Аля села на низкой кровати и огляделась – в первый раз с той минуты, как вошла в эту огромную комнату под самой крышей разноцветного дома.

Вся комната состояла из высоких створчатых окон, похожих на полукруглые арки. Даже сейчас, когда на окнах трепетали легкие белые шторы, комната была залита потоками света. Он не резал глаз, потому что шторы удерживали прямые солнечные лучи, но его было так много, как будто весь свет, собравшийся в воздухе над Барселоной, хлынул сюда через бесчисленные окна.

Аля встала с кровати, подошла к окну, стараясь не шлепать по полу босыми ногами. Пол был прохладный, но одновременно ей показалось, что он прогрет солнцем, хотя в комнате не было жарко: наверное, работал кондиционер. Взглянув под ноги, она увидела, что пол деревянный, гладкий, некрашеный и такой же светлый, как стены, как шторы на окнах.

Этот отовсюду, даже снизу, льющийся свет и делал пространство комнаты огромным.

Аля подошла к окну, немного отодвинула край занавески и глянула вниз. Вчера ночью дом не показался ей особенно высоким, и на лифте они, кажется, поднимались недолго. Но сейчас она едва не задохнулась от ощущения немыслимой высоты, которое охватило ее при взгляде из окна.

Наверное, дом был так расположен, что из верхних окон открывался вид на более низкие дома и разворачивалась перспектива всей Барселоны – утренней, бесконечной, уходящей вдаль, в горы и к морю. Только Саграда Фамилиа неколебимо высилась совсем близко; Аля даже попыталась разглядеть ослика на портале «Рождество».

Она обо всем забыла, глядя на этот удивительный город: о том, что стоит совершенно голая у высокого окна, что утро в самом разгаре и кто-нибудь может подойти к окну в доме напротив.

Стрелой уходила в море Барселонета, солнце дробилось в голубой воде.

Аля едва не вскрикнула от неожиданной, захватывающей полноты этого зрелища и обернулась, забыв, что Андрей спит и некому рассказать о том, как необыкновенно встречает ее этот день.

Кровать, с которой она только что встала, стояла в неглубоком алькове между двумя стройными колоннами. Над кроватью висела единственная картина в темной тонкой раме и притягивала взгляд не меньше, чем город за окном. Але захотелось рассмотреть картину, и она подошла чуть ближе.

Теперь она видела, что это фотография, очень хорошо сделанная, ничуть не напоминающая бесстрастный отпечаток. А картиной она казалась из-за того, что было на ней запечатлено.

Аля не сразу поняла, что же это. Сначала ей показалось, что это круги расходятся по воде – и замирают, каменеют, становятся зданиями. Потом она разглядела, что здания поднимаются по уступам горы, оттого и ощущение расходящихся кругов.

Фотография была, наверное, сделана осенью: все оттенки золотистой охры окутывали эти необыкновенные строения, сливались с ними, и казалось, что они выросли на горах, как деревья, и так же золотятся осенним днем на фоне темной небесной голубизны.

Кровать стояла прямо под фотографией. Чуть переведя глаза вниз, Аля увидела спящее Андреево лицо, его свободно раскинувшееся на кровати обнаженное тело – и тут же забыла обо всем.

Через всю комнату она на цыпочках пробежала к кровати и присела на край у его ног. Ладонь ее легла на его колено, погладила легко и ласково, скользнула выше, все еще боясь разбудить, но дрожа от нетерпения. Аля гладила его ноги, сплетенья мышц на бедрах – и наконец наклонилась, целуя…

– Иди ко мне, – произнес он таким ясным голосом, как будто и не спал, хотя глаза его до сих пор были закрыты. – Милая моя, ну, иди же…

– Ты не спишь? – спросила Аля, забираясь на кровать и прижимаясь животом к его боку. – Я тебя разбудила?

– Я давно не сплю. – Он наконец открыл глаза. – Смотрю на тебя и смотрю…

– Глазами любишь? – вспомнив, засмеялась она.

– Всем люблю!

Мгновенным движением Андрей повернулся к ней, и она почувствовала, как он всем телом прижимается к ее ногам, животу, груди, и губы ищут ее губ нетерпеливо и страстно, и руки тонут в ее волосах, гладят щеки.

Едва открывшись после сна, глаза его снова затуманились.

– Что тебе сделать, милая? – шептал он, лаская. – Слов у меня не хватает – что сделать, чтобы хорошо тебе было?

– Мне хорошо, – прямо в его полуоткрытые губы отвечала Аля. – Мне с тобой хорошо, Андрюша, ничего больше не надо…

Ей ничего не надо было от него, но сам он нужен был ей бесконечно – весь нужен, со своей мгновенно вспыхивающей легкостью, и с теми замедленно-страстными движениями, которыми он касался то груди ее, то бедер, и с этим взглядом, затуманенным желанием, и с любовью, звучащей в голосе…