Анна Берсенева - Первый, случайный, единственный

Юра узнал о существовании сына всего полгода назад. Олина родственница прислала ему письмо, в котором сообщила, что его законная жена умерла от порока сердца, и деликатно поинтересовалась, не собирается ли Юрий Валентинович все-таки присылать деньги на Ванечку. Конечно, Оля ни за что не соглашалась подать на алименты, хотя была в полном своем праве, но ведь теперь им, родственникам, сами понимаете, каково содержать ребенка, да еще чужого…

Надя тогда думала, что Юрку удар хватит. Даже Полина не могла без дрожи вспомнить, какое лицо было у ее брата, когда он сказал: «Хорошо мне живется на свете!»

Да еще все это, как нарочно, случилось сразу после его возвращения из Чечни, куда он ездил с отрядом спасателей Красного Креста. Что там с ним было, в этой Чечне, Юрка, как обычно, дома не рассказывал. Только Полине сказал – как всегда, словно бы мимоходом, – что однажды чуть не свалился в пропасть вместе с грузовиком, в котором вез больных из горного села, и что особенно жалко было двухлетнюю девчонку Хеди, которая сидела всю дорогу у него на руках, вцепившись в шею так, что у него в глазах темнело.

– Хорошо, что я тогда про Ваньку еще не знал, – сказал Юра. – А то бы вообще. Там же этих, маленьких… Ну, что об этом говорить.

Конечно, он не мог об этом говорить. Даже Полина, с ее способностью посмеяться над всем и вся, чуть не заплакала.

Ни одного человека на свете она не любила так самозабвенно, как Юру.

Полина проглотила последний кусок котлеты и заглянула в комнату. Камера как раз взяла Женино лицо крупным планом. Юрина жена, конечно, была телезвездой от Бога, и дело тут было не в пиаре и не в должности ее папы, президента телекомпании «ЛОТ». Просто ее лицо – красивое особенной, чуть отстраненной и холодноватой красотою, с высокими дугами бровей, с русыми колечками на ясном лбу и узорчатыми, как светлые агаты, глазами, – это лицо каким-то неведомым образом прожигало телеэкран. На Женю хотелось смотреть не отрываясь, и казалось, что она сидит тут же рядом, не в телевизоре, а прямо в комнате.

Именно эта Женина холодноватая красота, ее статус телезвезды, вся ее жизнь, так сильно отличающаяся от Юриной, – именно это и вызывало мамину настороженность. Надя не верила, что такая женщина способна полюбить чужого ребенка и заменить ему мать. Полина на эту тему не высказывалась, но точно знала, что мама волнуется напрасно.

В чем состоит Женина загадка – а загадка была, этого невозможно было не видеть, – Полина не понимала. Но зато она понимала, что Женя, со всей ее холодной звездностью, полюбит даже крокодила, если он будет иметь хоть какое-то отношение к Юре. А уж тем более Ванечку.

Пройдя мимо гостиной, Полина заглянула в детскую. Эта комната, в которой они жили с сестрой, так до сих пор и называлась, хотя детство их давно кончилось.

Ева лежала на кушетке, укрыв ноги своим любимым, до невесомости легким клетчатым пледом, который папа когда-то привез из Шотландии.

– Не спишь, рыбка? – спросила Полина, садясь на свою кушетку.

Золотая рыбка – это было Евино домашнее прозвище. Полина сама его придумала, потому что сестра родилась в марте, под знаком Рыб. А ученики называли Еву Капитанской Дочкой – из-за фамилии. Впрочем, может, и не только из-за фамилии.

– Не сплю. – Ева подняла голову. – А как ты догадалась?

– Тоже мне, загадка для Шерлока Холмса! – хмыкнула Полина. – Ты же еще днем пришла, а ночник горит. Во сне ты его, что ли, включила? Ты чего это несчастная такая? – спросила она, приглядевшись.

– Совсем не несчастная, – улыбнулась Ева. – Вечно вы все про меня выдумываете. Просто голова болит.

– Баралгинчику дать? – предложила Полина. – Или коньячку хряпни. Голову как рукой снимет.

– Вот спасибо! – засмеялась Ева. – Хорошее средство! Нет, не надо таблетку. И коньячку тоже не надо.

– Почему это не надо? – Полина пригляделась к сестре еще внимательнее. – Да ты беременная, рыбка!

– Полина… – Евины глаза распахнулись просто как озера. Даже светлая поволока на мгновение исчезла; в глазах стояло только чистое изумление. – Ты ясновидящая, что ли?

– Ой, не могу! – захохотала Полина, падая на спину и хлопая себя ладонями по коленям. – Евочка, ты в зеркало смотришься иногда? Какое тут ясновиденье? У тебя же все на лице написано, знай только читай!

– Быть не может, – не поверила Ева. – Вы и правда с Юрой все выдумываете. Когда мы с ним маленькие были, он тоже говорил, что со мной в гляделки играть неинтересно, – улыбнулась она. – Потому что о чем я думаю, все на лице написано.

Юра был младше Евы всего на два года, они вместе росли и вместе играли в гляделки. А Полинка для них всегда была маленькая.

– И правильно говорил, – кивнула Полина. – Юрка уж если скажет что-нибудь, то не в бровь, а в глаз. Надо же, рыбка наша беременная! Ну, расскажи, расскажи! А давно? – с любопытством спросила она, окидывая быстрым взглядом Евину фигуру.

– Ничего еще не видно, четыре месяца всего, – улыбнулась Ева, поймав ее взгляд. Улыбка почему-то получилась жалкая.

– Ты не рада, что ли? – удивилась Полина. – Сама же вроде хотела.

«Хотела» – это было не то слово. Полина прекрасно помнила разговор, произошедший между нею и Евой ровно полгода назад.

Полина приехала в Кратово первой электричкой, хотя вообще-то ненавидела рано вставать. Но в этот день ей вставать не пришлось, ни рано, ни поздно: она попросту не ложилась. Дожидаться в Глюковой студии – так пышно именовался чердак в Монетчиковском, – когда начнут поочередно просыпаться участники вчерашней пьянки, Полине совсем не хотелось. Она с закрытыми глазами могла рассказать, как все это будет: как все будут материться, бродить по комнатам, искать носки и лифчики, вяло спорить, кому идти за пивом… Любую предсказуемость Полина терпеть не могла, потому и убежала с чердака, как только открылось метро.

И шла по тихой дачной улице, с удовольствием чувствуя, как легким, по-утреннему прохладным ветром выдувает из головы хмель. Да она почти и не пила всю ночь: выпивки было мало, денег тоже, а пить ей хотелось не очень, вот и оставляла от широты душевной для особо страждущих.

Полина была уверена, что на даче все еще спят, и собиралась потихоньку пробраться в дощатую пристройку, где обычно жила летом, и тоже вздремнуть часок-другой. Все-таки она устала от ночного бдения, да и нонконформистский фестиваль граффити, успешному проведению которого пьянка, собственно, и посвящалась, проходил довольно бурно – во всяком случае, со стороны милиции.

Поэтому она почти не обрадовалась, увидев старшую сестру, идущую ей навстречу по тропинке вдоль забора, хотя вообще-то радовалась ей всегда, особенно теперь, когда Ева с ними не жила и виделись они редко. Ева была частью лучшего, что составляло Полинину жизнь.