Анна Берсенева - Стильная жизнь

По закону подлости поезд сорок минут стоял в туннеле метро, и к трем часам Аля в студию опоздала.

Она знала, что Илья терпеть не может любой необязательности, и поэтому сердце у нее билось чуть чаще обычного, когда она наконец подбежала к особняку на Шаболовке.

– Запыхалась, Сашенька? – услышала она, уже взявшись за ручку массивной двери. – Не спеши, вместе зайдем, примем лавину заслуженного гнева.

Венькина рука накрыла ее руку, помогая открыть дверь. Лицо его выглядело каким-то помятым, осунувшимся, и голос был невеселый, несмотря на шутливый тон.

Они еще задержались на вахте, получая для Али пропуск. Поднимаясь на второй этаж, она спросила:

– Веня, правда, что ты для меня какой-то клип придумал?

– Правда, – не оборачиваясь, кивнул шедший впереди Венька. – Не совсем еще придумал, но в общих чертах. Придумал, на чем он должен строиться – одну маленькую провокацию… Сейчас расскажу!

Вопреки Венькиным предсказаниям и Алиным ожиданиям, Илья посмотрел на них мрачно, но ничего не сказал. Он был занят и, на минуту выйдя из своего кабинета, ушел снова, бросив на пороге:

– Ты тут излагай пока, Бен, потом обсудим, где все-таки снимать будем.

Аля с трепетом душевным ожидала Венькиного рассказа. Все-таки это была ее первая роль, хотя бы и в рекламном клипе!

«А вдруг гадость какую-нибудь придется рекламировать?» – на мгновение мелькнуло у нее в голове – и тут же забылось.

– Значит, так, Сашенька, – сказал Венька. – Прославлять мы с тобой будем перчатки. Голландские, качественные. Не бог весть что, но бывает хуже, – сказал он, заметив тень разочарования на Алином лице. – А я, знаешь, сразу о тебе подумал, когда заказ этот увидел. Выбрал его для тебя и для себя из кучи возможных.

– Почему? – удивилась она.

– Потом поймешь, – загадочно улыбнулся Венька. – Собственно, излагать-то особенно нечего. Что это Илюшка солидности напустил? Можно подумать, тебе невесть что придется прочувствовать! Мы с ним все в общем и в целом обсудили, примерочку тебе сейчас сделают для костюма, личико я тебе потом сам нарисую… Все в порядке, милая!

Аля видела, что он только старается говорить бодро. На самом деле, наверное, он хотел бы говорить совершенно иначе – так, как говорили его невеселые глаза. Или вообще молчать.

Она никогда не понимала причины этой постоянной его печали. Хотя, конечно, Варя… Да и вся его жизнь, которую она наблюдала урывками, заставляла ее сердце сжиматься от непонятной и резкой, хотя и отдаленной какой-то, боли.

Венька курил, сидя на знаменитом диване, и смотрел перед собой пустыми, невидящими глазами. Але хотелось махнуть рукой перед его лицом, чтобы прогнать это пугающее выражение.

– А что все-таки я буду делать? – спросила она, нарушая гнетущее молчание.

– Да ничего особенного, я же сказал, – пожал плечами Венька. – Спустишься с крыльца, обернешься, пройдешь по дорожке и исчезнешь в тумане. Ни слова не произнесешь.

Але показалось, что разговор с ней не то чтобы неприятен для него, но, во всяком случае, тягостен. Она не понимала причины этой тягости – вернее, чувствовала, что причина кроется там, в его пустых глазах…

– Обсудили? – Илья вошел в студию, холодно посмотрел на Веньку. – Все ей объяснил?

– Все, – кивнула Аля. – Когда снимать будете?

– Когда платье будет готово, – ответил Илья. – Сейчас модельер придет, мерки с тебя снимет, и вообще – прикинет, как тебя подать.

– Только слишком под начало века не стилизуй все-таки, – произнес наконец Венька. – Маскарад не нужен. Ну, я Юлечке объясню. Илюша, я с тобой поговорить хотел…

Он сидел на краю широкого дивана, нахохлившись, как темная птица, глаза его блестели лихорадочно, с какой-то жалобной надеждой.

– Аля, – сказал Илья, – там секретарша кофе сварила. Выпей у нее. Знаешь, где мой кабинет?

– Найду, – кивнула она, направляясь к выходу из студии.

Закрывая за собою дверь, она услышала резкий, скрипучий какой-то и потому незнакомый, голос Ильи:

– Не о чем говорить, Бен. Не дам, можешь не просить. Я тебя предупреждал.

Аля пошла по коридору направо, потом вспомнила, что кабинет директора – налево. Возвращаясь, она еще раз прочитала знакомую Венькину надпись на двери в студию: «Мешай дело с бездельем, проживешь свой век с весельем»…

«Ни дела у меня, ни веселья», – тоскливо подумала она.

Платье, для которого снимала мерки очаровательная модельерша Юлечка, было готово ровно через два дня.

– Некогда тянуть, – объяснил Илья, когда Аля удивилась таким стремительным темпам. – У нас не Запад, в роль вживаться не приходится. А то я наблюдал, как американцы прокладки рекламируют, – усмехнулся он. – Когда у Кости опыт перенимал. Отбирают по какому-то дикому конкурсу несколько баб, селят их на неделю в пятизвездный отель. Массажист-визажист, все путем. Диета, опять же. И все только для того, чтоб они счастливым голосом сообщили, какой восторг эти чертовы прокладки! Хотя, конечно, они правильно мыслят, – оговорился он. – Чтобы женщина говорила счастливым голосом, ее по меньшей мере надо немножко отмочить в бассейне и вообще – побаловать приличными условиями. Но будем считать, милая, что ты и так счастлива. – Он положил руку Але на грудь. – Я тебя чем-нибудь красивым побалую обязательно, не волнуйся. Но времени нет. Заказ выгодный, кампания по всяким кожаным штукам ожидается гигантская, и ролик голландцы хотят в кратчайшие сроки. Они свои клипы тоже привезли, – заметил он с иронией в голосе, – но по перчаткам хотят с менталитетом… Будет им менталитет! – Он подмигнул Але. – Правда, чижик?

До той самой минуты, когда Илья привез ее в Братцево, где должны были проходить съемки, Аля понятия не имела не только о том, в чем должен выражаться менталитет, но даже о том, что же все-таки она должна будет делать.

Кончался декабрь. Снег наконец-то выпал неделю назад, а накануне растаял. Сумрачное небо было расчерчено ветками деревьев, под ногами хлюпала грязь. Аля с детства терпеть не могла такие промозглые дни: они нагоняли на нее уныние.

– Что нерадостная такая, Сашенька? – спросил Венька, незаметно подходя к ней.

– Чему радоваться в такую погоду? – поежилась она.

К тому же Братцево было рядом с ее тушинским домом, и ей совсем не весело было ехать мимо, думая о маме, сидящей в пустой квартире…

Она переоделась в каком-то холодном закутке старого особняка, на крыльце которого ее и должны были снимать. Особняк был красивый, но до того неухоженный, что даже его подлинная, живая красота как-то блекла, терялась. Он стоял на обрыве над высокой горой, спускающейся прямо к Кольцевой дороге, а обратной стороной выходил на широкую аллею парка.

– Колонны слегка подмазать придется, – распорядился Веня. – Должна, конечно, присутствовать некоторая мерзость запустения, но не до такой же степени.