Анна Берсенева - Ревнивая печаль

Аккуратные вырезки длились еще несколько лет – до года смерти Елены Васильевны – а потом обрывались. Дальше в папку были вложены уже не вырезки, а газетные листы или даже целые газеты. Видно было, что Митя оставлял их от случая к случаю и не утруждал себя тем, чтобы вырезать статьи.

Лера собиралась прочитать все – и поняла, что не может этого делать. Это чувство было странным, необъяснимым. Почему вдруг? Но она словно барьер почувствовала в себе – тот самый, что не позволял ей объясниться с Митей, стоял на пути чувств, не давая им вырваться из вязкого болота апатии…

Душа ее должна была дышать и жить, без этого Лера не могла читать о нем, – а душа ее словно поволокой была подернута. Взгляд скользил по строчкам, смысл их оставался темен, и Лера даже отчаяния не могла в себе разбудить и думала: так теперь будет всегда.

Она машинально взяла последнюю в толстой стопке газету. Эту она уже видела и раньше: в ней появилась лучшая статья о премьере «Онегина» в Ливневской Опере. Лера пробежала глазами знакомые незамысловатые фразы – неизбежную дань массовому тиражу: «Триумфальная премьера… сенсация сезона…»

Только Тамарина фамилия остановила ее взгляд, хотя и о Тамаре она, конечно, читала, когда статья только вышла, – о плотности, тембровой красоте и полетности ее сопрано…

Ей хотелось читать о Мите, но она не могла этого делать.

Лера почувствовала, что сон клонит ее голову к столу, и даже обрадовалась тому, что не может сопротивляться сну. Оставив кожаную папку открытой на столе, она погасила свет в Митином кабинете.

«Может быть, это даже хорошо, – подумала Лера на следующий день. – Хорошо – эта заторможенность чувств. Как бы я иначе работала?»

Коля позвонил ей чуть свет из аэропорта – сообщил, что «уже грузимся в самолет». Лера улыбнулась его трогательной солидности и пожелала счастливого пути.

– А я по телевизору буду следить, – сказала она на прощанье. – На первом канале целую передачу обещали по Эдинбургу. Ни пуха, Николай Егорыч!

Ливнево встретило ее такой печальной тишиной, что сердце у Леры защемило, как будто должно было произойти что-то недоброе. Хотя это ведь была обычная летняя тишина, ничего особенного. Лера вспомнила, как Митя рассказывал ей о такой, редко наступающей в театре тишине, которую он очень любил, когда работал в Венской опере.

Но, несмотря на тишину, день обещал быть напряженным. Конечно, в сентябре снег, может быть, и не выпадет, это Лера преувеличила, но с реставрационными работами в парке следовало торопиться. «Зеленый театр» надо было полностью восстановить до открытия сезона.

«Зеленый театр» был опоясан открытой галереей, и Лера надеялась, что в ней можно будет давать концерты уже в сентябре.

Она вспомнила камерный концерт, на котором была три года назад в старинном замке под Бонном. Он проходил как раз на такой открытой галерее и даже на Леру, тогда и вовсе в концертах не искушенную, произвел сильное впечатление. Музыка звучала под ажурными сводами, зрители слушали ее вперемежку с шелестом осенних листьев, ноги старушек были укутаны теплыми клетчатыми пледами…

Но Лера уже давно знала: для того чтобы какое угодно событие происходило непринужденно и естественно, требуется долгое и скучное усилие. Непринужденность – очень дорогое и трудное дело, когда речь идет о массовых действах.

И она открыла свой ежедневник и придвинула поближе телефон.

Как Лера и предполагала, тишина и покой наступили не для нее. Она-то как раз работала целый день и ругалась по телефону с чиновником из управления культуры совсем не тихо. А потом еще съездила в реставрационные мастерские, чтобы посмотреть образцы чугунного литья для лестницы «Зеленого театра», и они ей не понравились, но зато она подумала о настоящем каслинском литье – значит, поездка была не бесполезной.

В общем, это был обычный ее день, и Лера даже не устала к вечеру. Необычной была только тишина в пустынном особняке и в ее душе.

Она уже собиралась уходить, когда зазвонил внутренний телефон и охранник Сережа сообщил с вахты:

– Валерия Викторовна, к вам женщина какая-то пришла. Пропустить?

– Конечно, – сказала Лера, слегка удивившись про себя: у нее ни с кем не была назначена встреча. – А что говорит, по какому делу?

– Да ничего не говорит. С вами, говорит, хочет поговорить.

– Хорошо, я жду, – решила Лера. – Объясни, Сережа, куда идти.

Женщина, вошедшая через пять минут в ее кабинет, была Лере незнакома.

«Да точно я ее не знаю, – подумала Лера, как только та осторожно приоткрыла дверь. – Но что же тогда?..»

Было в облике этой пожилой женщины в черном шерстяном платье что-то такое знакомое, чего не узнать было невозможно. И Лера даже вздрогнула, пытаясь узнать, и непонятное предчувствие сжало ей сердце.

– Вы извините, что я вас побеспокоила, – сказала женщина сбивчиво и смущенно, – но мне Игорь сказал, Зелинский Игорь Андреевич, что вы его знаете и что я могу сказать, что от него…

– Вы проходите, пожалуйста, садитесь, – сказала Лера, вставая из-за стола. – За что же извиняться! Конечно, знаю Игоря Андреевича. Что-нибудь случилось?

– Да… Нет… С Игорем ничего не случилось… – тихо произнесла женщина.

И тут Лера поняла, кто это! В одно мгновение поняла, как только женщина подняла на нее глаза и удивительная, невыцветшая синева блеснула в них сквозь слезы.

Лера ахнула и руку прижала к губам.

– Вы… Санина мама? – спросила она, остановившись посреди кабинета. – Боже мой, что же с ним случилось?!

– А Сашенька умер, – сказала женщина с такой простотой и отчаянием, что у Леры занялось дыхание. – Его убили.

Они стояли посредине комнаты в мучительном, звенящем молчании. Невозможно было говорить, они обе не могли говорить.

Наконец Санина мама первой нарушила эту невыносимую тишину.

– Вы понимаете, – сказала она, – я давно о вас думала, но только не знала, кто вы. Я только фотографию вашу видела, но не у кого было спросить – Сашеньки уже не было, когда я фотографию вашу увидела… А я думала, что должна вам сообщить, раз он вашу фотографию так при себе носил…

Какую фотографию, она не давала ему никакой фотографии… Господи, да что же это, как же это?!

Лера по-прежнему молчала, но, наверное, смятение в ее глазах было красноречивее слов и расспросов.

– Он в ладанке носил, – сказала Санина мама, словно отвечая на безмолвный Лерин вопрос. – А ладанку мне потом передали, я и увидела. Я тогда друзей его стала спрашивать, не знает ли кто, и Игорь говорит: я знаю. Сашенька с Игорем очень дружил, с самого детства, он тогда в нашем доме жил, это потом уж они кооператив построили. А когда Саша в колонию попал… Он ведь в колонии был, вы не знаете?