Анна Берсенева - Последняя Ева

– Ходим. – Он улыбнулся. – В Киеве красивые танцплощадки – знаешь, на склонах Днепра. Только они называются так смешно.

– Как? – спросила Надя.

Она обрадовалась, что он поддерживает разговор так же непринужденно, как танцует, и можно не смущаться и даже смотреть в его глаза как ни в чем не бывало. Глаза Адама светились изнутри таинственным сиянием.

– Одна называется «Кукушка», другая называется «Жаба», – ответил он.

– Почему? – удивилась Надя.

– Я не знаю точно, но, по-моему, просто из-за картинок, – сказал Адам. – Там у входа нарисованы эти кукушка и жаба. Но я не могу понять, зачем. Просто так! – засмеялся он. – Здесь у вас так много делается просто так, мне иногда даже трудно зрозуметь! Сначала мне бывало поэтому грустно – потому что я не розумел, чего люди хотят, а теперь…

– А теперь понимаешь? – не удержалась от улыбки Надя.

– И теперь не все розумею. Но теперь я много что полюбил. И мне уже почти не бывает так… тенскнотно, – объяснил он.

Танец кончился. Адам отвел Надю на место и сам встал рядом с нею. Она была готова танцевать с ним все танцы подряд, но это ведь было невозможно, как-то неловко… И Надя протанцевала следующий танец с Костиком, который то и дело приглашал ее в прошлый раз, а потом с Витькой, а потом уже все танцевали новомодный быстрый твист, и она развеселилась, волнение ее немного утихло. И когда Адам пригласил ее в следующий раз, она уже смогла взглянуть на него тем милым взглядом, одновременно серьезным и веселым, за который ее любили друзья и от которого млели ухажеры.

– Ты тоже очень хорошо танцуешь, Надя, – сказал Адам. – Мне даже неловко отнимать тебя от твоих кавалеров!

– Ерунда, – засмеялась она. – Не умрут! А почему ты на инженера решил учиться?

– Почему же нет? – улыбнулся он. – Это хорошая специальность. Я буду строить дома, разве это не нужно?

– Да нет, конечно, нужно, – слегка смутилась она. – Просто мне показалось… Мне показалось, ты должен бы на кого-нибудь другого учиться! На художника, например.

– Я не умею рисовать. – Улыбка не сходила с его лица, когда он смотрел на Надю. – Я люблю стихи, даже пытался писать стихи, когда учился в школе, и думал, что буду кем-нибудь… Может быть, даже поэтом.

– Почему же передумал? – заинтересовалась она.

– Потому что… Это не очень приятно объяснять… Слишком много идеологии, а мне этого не хочется. И во всем, что связано с литературой, с искусством. Мне не хочется! Лучше я буду строить людям дома.

– А я хочу быть художницей, – сказала Надя.

Она сама не ожидала, что вот так, вдруг, скажет ему об этом. Это было ее сокровенной, потаенной мечтой, о которой даже мама не знала: думала, дочка просто любит рисовать, так ведь мало ли что она любит – танцевать, например, песни слушать…

– Правда? – почему-то обрадовался Адам. – И ты уже рисуешь?

– Да, – кивнула Надя. – Но, наверно, не очень хорошо. Я занималась раньше в Доме пионеров, но теперь нигде.

– Ты покажешь мне свои рисунки? – попросил он. – Мне очень хотелось бы поглядеть!

– Д-да… – пробормотала она. – Потом покажу…

Она уже сама была не рада своим словам. Надя вдруг подумала о своих рисунках примерно так же, как час назад думала о своей внешности. Все эти причудливые травяные узоры показались ей такой пустой девической забавой…

– Ты сама похожа на картину, – вдруг сказал Адам, и Надя тут же забыла и про рисунки свои, и про сомнения. – Такой чудесный женский портрет, старинное очарование… У нас в Кракове есть Вавельский замок, там много висит старинных шляхетских портретов. Ты похожа на такую женщину, какие есть на них! – И, помолчав, он добавил: – Я думаю, ты еще похожа на жену Пушкина, такое же прекрасное лицо.

Никто никогда не говорил Наде ничего хотя бы отдаленно подобного этому. Ей даже страшно стало от той высоты, на которую возносили его слова! Она словно вдохнула особенный, разреженный воздух, какой бывает на недосягаемых вершинах; невозможно долго дышать таким воздухом…

Они стояли посередине танцплощадки, и Адам по-прежнему обнимал ее за талию, хотя музыка уже кончилась.

Домой они возвращались вдвоем. Витя исчез, как сквозь землю провалился, еще в середине вечера. Танцуя с Адамом, краем глаза Надя видела, что Витька вовсю увивается вокруг какой-то высокой светловолосой девушки в белом платье. Наверное, с ней он и ушел с танцплощадки. Впрочем, Наде было не до него.

Танцы еще не кончились, музыка еще звучала, но они с Адамом ушли не сговариваясь – просто направились сразу после очередного танца к выходу… И медленно шли теперь по Валу, но не к дому, а по аллее, вдоль которой стояли петровские пушки.

Полная луна давно взошла, весь склон Вала был залит ее серебряным светом. И лицо Адама казалось бледнее, чем днем, и от этого его очарование становилось еще больше. Если оно вообще могло быть больше.

– Как у вас тихо, – сказал он, останавливаясь у пушечного лафета. – Как тихо у вас, как просто… Можно гулять до утра, чувствовать себя в одиночестве. Нет, чувствовать себя с тобой, – сказал он.

В его словах всегда ощущалась та легкая, едва уловимая неправильность, которая придает речи живость и глубину.

– Ведь это ужасно – когда невозможно просто так пройтись с девушкой, когда и в этом находят что-то… Для общего интереса! – сказал он. – У нас недавно разбирали одного студента за то, что он шел по улице с девушкой и положил руку ей на плечо. Сказали, что это аморально.

– А как же об этом узнали? – удивилась Надя.

– К ним подошли дружинники, прямо на улице. Записали его фамилию и факультет, и ее тоже.

– Хоть про нее бы им не сказал, – пожала плечами Надя. – А вообще-то надо было просто дать им по морде, этим дружинникам!

Эти слова вырвались у нее невольно. Очень уж ее возмутила рассказанная Адамом история! Но она тут же подумала, что, наверное, слишком грубо высказала свое мнение.

– Может быть, – улыбнулся Адам. – Но в таком случае это приходилось бы делать каждый день. Здесь эти собрания бывают слишком часто. Недавно разбирали еще одного парня, потому что с танцплощадки пришла бумага, а в ней было написано, что он нарушал стиль танца! Ты что-нибудь понимаешь? Как это можно нарушить стиль танца, и при чем здесь собрание факультета? Но никто даже не возмущался: все привыкли.

Надя не знала, что на это сказать. У них в школе ничего подобного не было. Бывали, правда, диспуты, но все больше на разные интересные темы – «Что такое счастье?», например. Да вообще-то никто и не решился бы пройтись по Чернигову в обнимку с девушкой. Вернее, ни одна девушка не решилась бы так себя вести, и она сама, пожалуй, тоже.

И в ту же минуту Надя подумала: если бы Адам положил руку ей на плечи, она забыла бы, идет ли днем по людной улице или по пустой аллее ночного Вала…