Анна Берсенева - Портрет второй жены

– Юра! – воскликнула она со слезами в голосе. – Ну не сердись на меня! Я боялась сразу, понимаешь? Мы ведь с тобой ни разу об этом не говорили, и я не знала, хочешь ли ты вообще… А потом, когда все это случилось, мне казалось, тебе не до того… Я дура, да?

Но тут лицо его совершенно переменилось. Совсем другая, далекая от обид, догадка промелькнула на нем.

– Значит, – медленно сказал он, – когда ты поехала со мной туда, в эту квартиру, – ты уже знала?

– Да. – У Лизы перехватило дыхание.

– Значит, – продолжал он так же медленно и немного зловеще, – я еще и этим так лихо рискнул?..

– Почему же ты? – попыталась возразить Лиза. – Ты же даже не знал… Я сама рискнула!

– Того не знал, этого не предвидел… Хорошо мне живется на свете!

В голосе у него слышалась злость на себя и какая-то новая решимость. И – это был его голос, почти забытый ею за эти страшные дни!

– Халатик надо было взять и тапочки, – наставительно сказала медсестра в приемном покое. – Приехали как на банкет. Вы где стоите на учете по беременности?

Пока Лиза, краснея, объясняла медсестре, что нигде не стоит на учете, Юра ждал ее в тесном «предбаннике». Она выглянула туда уже после осмотра, пока медсестра заполняла регистрационную карту.

– Знаешь, Юр, врач говорит, ничего страшного, – сказала она. – Может, поедем домой?

– Это врач говорит, чтобы ехали домой? – тут же спросил он.

– Это я думаю…

– Меньше думай, – оборвал он. – Ложись и лежи, сколько скажут. – Лицо у него тут же просветлело. – Ах, Лиза, Лизонька моя любимая, если бы ты знала… – Голос у Юры дрогнул, он на секунду замолчал. – Все! Потом поговорим. Что тебе привезти?

«Не было бы счастья, да несчастье помогло», – думала Лиза в тот ясный августовский день, когда Юра наконец забрал ее из больницы.

– Безобразие! – неустанно ругала ее заведующая клиникой, маленькая женщина с интеллигентным и серьезным лицом. – Ты, здоровая молодая женщина, сама довела себя до такого состояния! Как можно, будучи беременной, не спать, нервничать?

– Так сложилась ситуация, – пыталась оправдываться Лиза. – Я же не специально, Регина Яковлевна…

– Ситуация складывается так, как ты ей позволяешь складываться, – заметила врач. – И если хочешь знать мое мнение, твое поведение – чистой воды эгоизм. У тебя любящий муж, который, я уверена, прекрасно бы понял, что тебе необходим нормальный режим! Но ты думала о чем угодно, только не о ребенке.

Лиза опускала глаза, соглашаясь с Региной. Любящий муж! Видела бы его эта милая и разумная врачиха какой-нибудь месяц назад. То есть, наверное, он и тогда был любящим, только вот не замечал никого и ничего.

«Кого ты обвиняешь? – тут же возражала она себе. – Если кто и виноват, то только ты сама. Как можно было настолько ничего не чувствовать, не понимать того, что – правду Ксеня сказала! – понятно любой бабе?»

Юра заезжал в больницу утром и вечером, каждый день. Официально в отделение никого не пускали, но за шоколадку медсестрички сквозь пальцы смотрели на то, что Лиза выходила на лестницу, ведущую прямо на улицу.

Юра взбегал по лестнице стремительно, и дыхание у Лизы учащалось, когда она слышала внизу его легкие шаги.

Она всматривалась в его лицо, стараясь разглядеть следы перемен, произошедших за эти месяцы. Она замечала морщинки в уголках губ – раньше не было; она замечала ту же глубокую линию, которая пересекала его лоб, когда она впервые увидела его в больнице, – линию страдания… Виски у него стали седые, и сердце у нее сжималось, когда она видела эту седину, хотя, пожалуй, Юру даже красило это серебро в темно-русых волосах.

Но главное, совсем переменились глаза. Лиза терялась, видя, как изменился его взгляд: она не знала, радоваться или печалиться. Радоваться – потому, что любое выражение глаз было лучше, чем безысходная пустота, поселившаяся в них, казалось, навсегда. А печалиться – потому, что тот веселый интерес к жизни, которым они лучились, исчез из них совершенно. И любимые ее, загадочные искорки больше не вспыхивали в темно-серой глубине.

Лицо его стало суровее, в нем появилась какая-то неведомая ей прежде жесткость.

– Юра, – осторожно спросила она однажды, – мне кажется, ты все время думаешь о ком-то, кто тебе неприятен…

– Разве? – удивился он. – Почему ты решила?

– Просто у тебя глаза такие… Как лезвия.

– А! – понял он. – Да нет, ни о ком я не думаю. Просто у меня нет оснований для благодушия, вот и все. Если я о ком-нибудь и думаю так, то только о себе. Я слишком много себе позволил.

Лиза молчала, не в силах ему возражать.

«Может быть, он и прав, – думала она. – Может быть, ему надо пройти через это, надо укорять себя и даже проклинать…»

Но – что произошло, того не воротишь, и Лиза думала сейчас совсем о другом. Стоя у окна на втором этаже, она с трепетом ждала Юриного появления на аллее больничного двора. И как только замечала его высокую, подтянутую фигуру – вглядывалась неотрывно, словно могла издалека рассмотреть лицо. И рассмотреть она хотела одно: думает ли он о ней сейчас, ждет ли встречи или просто идет навестить супругу? Эти размышления были для нее невыносимы, но она возвращалась к ним снова и снова.

Даже в солнечный июльский день на лестнице стоял полумрак. Лиза тихо спускалась с площадки второго этажа навстречу Юре – и руки их соединялись в полумраке. Он осторожно обнимал ее, точно она могла рассыпаться от объятий, прикасался губами к ее виску.

«Как давно он меня не целовал по-настоящему! – думала она с тоской. – И как сказать ему об этом?»

Она привыкла к страсти каждого поцелуя, к горячему трепету Юриных рук и никак не могла почувствовать, что происходит с ним сейчас, когда он осторожно прикасается к ее волосам, губам. Они подолгу стояли на лестнице, застыв в молчаливом объятии, и Лиза не чувствовала – какой он теперь, ее Юра?

Однажды она не выдержала, всхлипнула. Это было в день ее рождения, Юра принес огромный букет белых роз, и она стояла, опустив лицо в цветы.

– Не надо, родная моя. – Он погладил ее по голове, как ребенка. – Я понимаю, о чем ты… Но ты прости меня – мне очень трудно сразу…

Она тоже понимала, о чем он. Ему невыносимо трудно было возвращаться к жизни. Когда Юра узнал о будущем ребенке – это было словно рывок из небытия. Но пустота и смерть опутали его все-таки слишком сильно.

Лиза рада была уже и тому, что он начал работать. Не потому, что она размышляла о собственном благополучии, которое, конечно, было связано с его делами. Она рада была за него – за то, что он нашел в себе силы на это. Она всегда гордилась им и теперь могла гордиться им снова…

Но когда Лиза сказала ему об этом, Юра только пожал плечами:

– То, как я взял да и бросил все, – было именно то же самое: я слишком много себе позволил. Люди мне поверили, надеялись на меня, поставили себя в зависимость – и от чего? Выходит, от моего каприза: хочу – работаю, хочу – брошу. Золотые люди, Лиз! Ты себе представить не можешь, да я и сам глазам своим не поверил. Раньше, бывало, стоит отвернуться – и уже народ расслабляется, а теперь так четко все работали, так собранно, пока я… Я даже Фриде сказал: «Смотрите, можно и без начальника отлично работать, даже лучше!» А она: «Мы просто были уверены, что вы придете, Юрий Владимирович…»