Дарья Волкова - Трубадура

- Да, - она ответила быстро, словно ждала этих слов. Шагнула в сторону и толкнула дверь. – Вот они.

Коробка лежала на кровати. Кровать была застелена тем же покрывалом, что было, когда он жил здесь. И наволочка на подушке… та же.

Степан прошел в комнату. Огляделся. Здесь все так, как было в то утро. Это что-то значит. Но он уже не понимал – что. Он вообще сейчас ничего не понимал, все заполнило острое желание – вернуть то утро. Нет, тот день, накануне, раньше, когда Тура его попросила. Зачем он ей отказал? Ведь все равно же все сделал, как она хотела. А если бы не отказал. И она бы не…

Сорок дней стремительно отмотались на табло. И снова вернулась боль – такая же острая, как в то утро, когда она сказала, а он понял, что это правда. Понять – понял, а принять не смог. До сих пор не смог. И больно так, что вдруг стоять не стало сил.

Он осел на кровать, взял в руки коробку, покрутил ее. Пару раз встряхнул. Поднял голову и посмотрел прямо ей в лицо. В комнате светло, и выглядит Тура еще хуже, чем в полутемном коридоре. И больно и за себя, и за нее. В какой гадский, омерзительный клубок все слепилось. Где та точка, в которой все началось неотвратимо наматываться?

- Скажи мне, оно того стоило? – он смотрел, не отрываясь, в ее глаза. Вдруг понял, что они остались прежними - яркими, светлыми. Единственное, что было живым. Тучкиным. – Стоил этот… попперс… того, чтобы… чтобы… - он не смог подобрать слова, и просто обвел рукой комнату. – Что, настолько крутой был секс?

14.7

Она держала его взгляд. Не прерывая зрительного контакта, прошла внутрь комнаты и села рядом. Забрала у него из рук коробку и повторила его жесты – покрутила, потрясла. А потом прижала к груди, как что-то ценное.

- Не знаю.

- В каком смысле?

- Я два часа проблевала, - Тура теперь смотрела перед собой, костяшки на тонких пальцах остро напряглись от того, как она сжимала коробку. – В таком состоянии не до секса.

На табло начала происходить какая-то чехарда. Замелькали цифры – вперемежку арабские и римские, потом буквы – кириллица, латиница, иероглифы. А потом зажглась огромная надпись «СТОП».

- Тура… - он аккуратно потянул коробку, но она замотала головой и вцепилась в нее мертвой хваткой. – Тура, ты мне можешь рассказать, что произошло… тогда? В Москве?

Она начала вдруг дрожать, хотя в окно светило вполне себе полноценное майское солнце, и в комнате тепло. Шумно выдохнула. Глаза распахнулись совсем широко, а картон под пальцами начал проминаться.

- Нас было четверо. Моя хозяйка и двое… мужчин. Она с ними там познакомилась. Мы пили в ее номере. Вино и шампанское. А потом эти бутылочки. А потом мы вдвоем пошли в мой номер. Начали… начали… - у нее дернулось горло, и Тура сглотнула. Потом еще раз. Потом продолжила: - Начали раздеваться. А потом… потом…

Она замолчала. Стала раскачиваться, обнимая себя и ярко-салатовую коробку.

- Тура? – она не реагировала, и он повысил голос. – Тура?!

Вздрогнула. И затараторила быстро, будто боялась не успеть сказать.

- А потом меня чуть не вырвало. Сначала спазм дыхательный, а потом – рвотный. Прямо во время поцелуя. И выворачивало так сильно, что, думала – умру. Дикая аллергическая реакция на попперс.

- А он что? – в Степане сейчас функционировали только органы чувств – слух, зрение. Ему жизненно необходимо получить сейчас информацию. Которая, кажется, способна изменить все. Совершить невозможное. Обернуть вспять время. Обнулить счет на табло.

- Он? – Тура рассеянно моргнула, все так же глядя перед собой, но видя явно что-то свое, доступное только ее глазам. – Не знаю. Когда я выползла из туалета – а я правда выползла, на четвереньках, встать не смогла – в номере никого не было. У меня потом еще... спазмы были. Я только часам к трем ночи в себя пришла. Хорошо, уголь активированный всегда с собой ношу.

Цифры на табло остановились. Сейчас должен включиться прямой отсчет. Самый прямой. Только вот спросит. У Степана вместо головы мяч, ему надо сказать прямо, иначе не поймет.

- Тура… - он взял ее за плечи, развернул к себе. Коробку трогать не стал. – Ты изменила мне?

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. И молчала.

- Тучка! – он ее все-таки тряхнул. Потом еще раз, сильнее. – Отвечай!

У нее стал кривиться рот и дрожать подбородок. Но взгляда она не отвела.

- Я… я целовалась с ним… Недолго, потому что тошнить начало, но…

- Тура! – в голове, внутри, нестерпимо больно стучал мяч. Ему сию же секунду надо знать правду!

- И он видел меня без… то есть, по пояс… там только лифчик был…

- У ТЕБЯ БЫЛ С НИМ СЕКС ИЛИ НЕТ?! - заорал он.

Моргнула. Помотала головой. Снова моргнула и добавила словами.

- Нет. Не было. Но я собиралась. Я же хотела тебя наказать, Степ. А наказала себя. Я такая… такая…трубаду-у-ура…

Плечи под его пальцами затряслись, крупно, почти неудержимо, как бывало при эпилептических припадках у соседского Сереги. И вместе с этой дрожью запустился счет на табло. Один, два, три… Прямой ровный счет времени. Их общего времени.

Дернул ее на себя и полетела на пол выпущенная из ее рук ярко-салатовая коробка. Гладил по голове, чувствовал, как вжимаются между лопаток острые костяшки ее пальцев, что футболка намокает не только на плече, а уже и на груди, и немного на спине. Точно знал, что успокаивать бесполезно, надо перетерпеть. Пусть проревется, ей надо. И ему надо подождать, пока хоть немного затянется дыра в груди под ее слезами. И надо хоть немного собраться с мыслями. Нужно снова приучаться жить в полную силу.

14.8

*

В голове ни одной мысли. Вся Тура сейчас - одни органы чувств и голые инстинкты. Тепло. Тепло. Как же тепло. Она мороженое в кофе глясе и сейчас растает. И пусть. С ним – не страшно. С ним ничего не страшно. Лишь бы только обнимал. Лишь бы не ушел. Лишь бы простил.

- Знаешь, что я сделаю в самое ближайшее время? – она чувствует, как от его дыхания воздух двигается вдоль шеи. Кайф. Чистый кайф.

- М-м-м? – другие звуки издавать невозможно, когда ее лицо так плотно вжато в его плечо.

- Я куплю семь кожаных ремней. Семь отличных крепких кожаных ремней. И буду пороть тебя. Каждый день. У меня будет ремень для каждого дня недели. С утра встал, выпорол, потом на пробежку, ты мне завтрак приготовила, а я покушал и еще раз выпорол. Потом на тренировку. Ну и на ночь профилактически обязательно. Еще разок. Не знаю, как иначе из тебя дурь изгнать твою трубадурную.

- Угу, - она чуть повернула голову, чтобы можно было говорить. И улыбаться. Самым краем рта, но все же.

- Что ты угукаешь там, я серьезно!

- Хорошо, Степочка, я поняла. Ежедневно, без отдыха в воскресенье, три раза в день.

- Именно так! – его голос звучал громко. И нарочито сердито. Прекрасно звучал, словом. – За все, что ты с нами сотворила, этого мало будет.