Милли Джонсон - Рождество каждый день

– Я совсем не против снега, и это все равно не имело бы значения.

Робин знал, что это ложь.

– Наоборот, это важнее всего, Чарли.

– Это прогнозируется.

– Да, и вся Англия «прогнозировалась» как мягкая и сухая на Рождество. Очевидно, они не смогли бы предсказать и лужу, даже если бы стояли в ней. Неужели все синоптики под кислотой?

Робин ворчал, как раздраженный медведь, но затем его внимание перехватил спутниковый навигатор, который выбрал именно этот момент, чтобы зависнуть.

– Отлично! То что нужно!

Робин требовательно потыкал в него указательным пальцем, ласково поговорил с ним, потом поругался, но ничто не могло заставить его работать.

– Чарли, запусти карты на своем телефоне. Поищи ближайший город, паб, отель – что угодно.

Чарли попытался, но карты никак не могли определить, где они находятся.

– Вот в чем беда современных технологий, – сказал он. – Все работает, пока не перестает.

– Очень глубокомысленно, любовь моя, и так полезно.

– Невозможно ошибиться с бумажной картой. Я бы знал, где мы находимся, если бы ты не выбросил дорожный атлас.

– Он устарел, Чарли. Он показывал М1 как грязевую дорогу.

– О, очень смешно.

Робин затормозил и почувствовал, как машина пытается устоять на дороге. Он не смог бы доехать на ней до Авмора, это было небезопасно.

– Безумные дураки и англичане, – произнес он не совсем внятно.

– Это полуденное солнце. И собаки.

– Что?

– Бешеные псы и англичане выходят на полуденное солнце, автор Ноэль Кауард [3] Английский драматург, композитор, режиссёр, актер и певец, выступающий в 1910–1969 гг. .

– Безумные дураки и чертовы англичане выходят на чертов снег за два дня до чертова Рождества, направляясь к чертовым горным районам чертовой Шотландии, и это все Робин чертов Рэймонд. – Шея Робина теперь была полностью красной.

– Тссс, припадки нас ни к чему не приведут, – сказал Чарли, пытаясь утихомирить Робина. – Что это там? – Он прищурился на что-то вдалеке. – Знаешь, я думаю, это знак.

– Что? Типа горящего куста? – сухо ответил Робин.

– Я имею в виду деревянный указатель, ты же знаешь. Трогай.

Для человека, которому оставалось шесть месяцев до восьмидесятилетия, глаза у Чарли были как у ястреба.

Робин плавно нажал на педаль газа, и машина поползла вперед.

– О да, теперь я его вижу, что там написано?

Чарли опустил стекло, и в него полетел снег, поэтому он быстро прочитал и закрыл окно.

– Там написано «Фигги Холлоу, полкилометра» и стрелка направо.

– Что это? Деревня?

– Никогда о ней не слышал, – сказал Чарли. – А я знаю эти места как свои пять пальцев.

– Это даже не вопрос, мы должны поехать туда. – Робин просто надеялся, что машина не заглохнет, не зашипит и не остановится, как в старом фильме ужасов, оставив их на произвол судьбы на милость какого-нибудь йетиподобного существа. – Кто-нибудь обязательно сжалится над нами и пригласит на суп. Потренируйся выглядеть старым и уязвимым.

– Я стар и уязвим. А вот и Фигги Холлоу, – сказал Чарли, еще больше раздражая Робина. Ведь это прозвучало так, будто они собираются отправиться в веселое приключение с Великолепной Пятеркой и имбирным пивом.

Мэри Паджетт пыталась сосредоточиться на дороге, а не на своем боссе, который разговаривал по телефону так, будто пытался держать себя в руках. Она бросила на него взгляд в зеркало заднего вида. Вождение давало ей прекрасный повод смотреть на него каждые несколько секунд, и она сомневалась, что когда-нибудь устанет от этого зрелища. Джек Баттерли был старше нее на десять лет, в его темных стриженых волосах появились серебристые пряди, а вокруг великолепных серых глаз – морщинки. С каждым годом он становился все красивее, а она, казалось, становилась все незаметнее. Она любила своего босса. Любила его всем сердцем, и не в смысле «мне нравится на него работать», а в смысле «я бы хотела, чтобы он запер дверь, толкнул меня на свой стол и занялся со мной грязными делишками», поэтому она и предложила отвезти его в отель на северо-востоке, когда у шофера Джека, Фреда, заболела спина – снова.

Джек уже несколько месяцев пытался договориться о встрече с главой японской компании «Выпечка Чикафудзи», и единственное свободное время в календаре господина Чикафудзи и Джека выпало на раннее утро в канун Рождества. И хоть мистер Чикафудзи был очень заинтересован в создании превосходного булочного бизнеса, поймать его было труднее, чем угря, смазанного маслом, поэтому Джек не собирался упускать возможность встретиться, когда тот прилетел с визитом в Великобританию. Мэри воспользовалась шансом провести вечер в великолепном загородном четырехзвездочном отеле с Джеком Баттерли – возможностью, которая, судя по обрывкам подслушанных ею разговоров, должна была рассыпаться в прах.

– Да, я могу приехать в Японию вместо этого, у вас есть какие-нибудь даты… Май? А господин Чикафудзи не может встретиться со мной раньше? О, понятно, он очень занят, не так ли?

Джек завершил разговор с таким раздражением, какое возможно было выразить только одним пальцем. Это был конец звонка, который больше подходил для тяжелого настольного телефона с трубкой – ее можно было обрушить на подставку.

– Поверишь ли, – сказал Джек, – самолет Чика-фудзи отменили, поэтому он возвращается в Японию, и у него в ежедневнике нет мест для встречи до мая. Мы можем поворачивать назад. Ха. – Нотка смеха была совсем не веселой.

Мэри даже не предлагала им созвониться по видеосвязи. За годы работы она поняла: Джеку нужна была полноценная встреча, чтобы установить контакт с потенциальным клиентом и понять его сущность, – особенно с клиентом такого уровня, как мистер Чикафудзи. Поэтому он не собирался общаться через экран. Мэри подумала, что он мог бы сделать исключение, поскольку господина Чика-фудзи было трудно застать на месте, но промолчала, не собираясь еще сильнее портить его настроение. Некоторых людей, она знала, Джек пугал. Он был крепким, высоким, широкоплечим, человеком, который следил за собой и говорил с безупречным акцентом частной школы, из-за этого люди с брешью в уверенности чувствовали себя неполноценными. Он был непримиримым, трудолюбивым бизнесменом, знавшим цену своему продукту. Он источал уверенность в себе, словно дорогой одеколон. Его лицо всегда было серьезным; Мэри слышала, как несколько человек говорили, что оно расколется, точно стекло, если он улыбнется, но она так не считала, и как же ей хотелось заставить его улыбнуться. Он нисколько не пугал ее, поскольку она могла читать его, будто любимую книгу, и знала: под этой жесткой, отполированной фанерой скрывается кто-то одинокий, уязвимый, грустный и запутавшийся.