Мейвис Чик - Интимная жизнь моей тетушки

– Извини, – промямлила я.

– Ты и твои подачки!.. – прошипела она и вытолкала меня через дверной проем.

Мы направились к автомобилю, оборачиваясь и улыбаясь.

– Ты приглашала кого-то на ленч, а потом брала с них деньги?

Я вспомнила, как Френсис в шутку предлагал именно так с ней и поступить. Только теперь шутка эта не показалась мне забавной, и я не рассмеялась. Меня передернуло. Я также подумала, в какой уже раз, что, будь со мной моя подруга Кэрол, а не сестра, путешествие это было бы куда как приятнее. Но я отправилась в него не рада удовольствия. Я поехала, чтобы искупить свои грехи. И научиться любить сестру. И в надежде, что придет день, когда она научится любить меня.

Я также думала, садясь в автомобиль: «Она права, очень уж я толстокожая, не понимаю чувств других людей».

– Извините, – повторила я, когда мистер Сингх завел двигатель.

Наш водитель то ли покачал головой, то ли кивнул.

– Не волнуйтесь, – сказал он. В том смысле, что мне было о чем волноваться.

Когда мы ехали по пыльной дороге в Карули, я вспомнила, как стояла перед зеркалом и говорила Френсису, что решила поехать в Индию со своей сестрой, потому что надеялась: если она увидит другую сторону жизни, то, возможно, не будет так мне завидовать. Поймет, сколь многое у нее есть.

Я также вспомнила его реакцию.

– А как насчет тебя? – спросил он.

– Я уже ее видела, – ответила я.

И он как-то странно на меня посмотрел.

– Ой ли? – Но страх более не читался на его лице.

Многие годы назад, когда я встретила Френсиса, он сказал мне, что его до сих пор мучают кошмары из-за школы. Успеет ли он вовремя приготовить домашнее задание? Сможет ли сдать зачет самому противному учителю и при этом избежать саркастических комментариев? Не провалится ли на уроке физкультуры? Не завалит ли экзамен?

Я слушала, сочувственно кивала, но не понимала его детских психических травм. Вирджиния была права. Да, я страдала из-за тех ботинок, плаща, пакета с картофелинами и апельсинами, но не так, чтобы страдания эти оставили отпечаток на моей психике. Моя жизнь никогда не переворачивалась с ног на голову, потому что переворачиваться было нечему. У меня не было золотого периода, матери, которая смеялась, сестры, которая улыбалась и играла со мной. Я не теряла ковра с пола, игрушек и сладостей, новенькой одежды, которую покупали специально для меня, обожания двух женщин и титула мини-богини. «Другие люди живут по-другому, вот и все дела» – так я думала.

Оглядываясь на такое детство можно, пожалуй, назвать его счастливым. И конечно же, оно никогда мне не снилось, я не просыпалась среди ночи и более не могла заснуть, как Френсис со своей школой, оно не жгло мне сердце, как моей сестре. Мое детство можно, пожалуй, сравнить с ведущей в никуда тропой на абсолютно плоской и голой равнине. И прежде чем достигнуть возраста, когда стрелы и камни прошлого могли поразить меня, я счастливо укрылась от них под броней замужества. Я понимала злость Вирджинии. Мне, которая просила так мало, досталось слишком уж много. И безо всяких усилий.

Что ж, зато теперь страдания отливались мне в полной мере. Каждую ночь, в Дели, Агре, Джейсалмере, Дангарпуре, со мной были боль и Мэттью, такой реальный, что я буквально чувствовала, как он лежит рядом со мной, шепчет на ухо что-то соблазнительное, отчего, я покрывалась потом желания, а затем по щекам катились слезы отвращения к самой себе.

Или он будил меня, чтобы показать что-нибудь интересное, индуистский храм, свадебную процессию, древний дворец с зеркальными потолками и стеклянными стенами, зал с эротическими фресками. Я открывала глаза, но он покидал постель, прежде чем я успевала окончательно проснуться. Я кусала палец, понимая, что мне все это приснилось, и от боли из глаз вновь катились слезы. Вирджиния крепко спала. Это был мой секрет. Если я и могла приложить к себе историю тети Элайзы, то лишь в одном: в умении хранить секреты. Как и в ее случае, только три человека во всем мире знали мой секрет, и это был большой риск. Я уже уничтожила одну жизнь. О, не в реальном мире… там это сделали мой отец и общество, в котором женщины находились на вторых ролях, а матерей ни во что не ставили, если рядом не было мужей, которые оплачивали пропитание и крышу над головой. Нет, я уничтожила прекрасный зазеркальный мир для моей сестры, который казался ей совершенно реальным и куда она более не могла попасть. И для меня не имело никакого смысла отрицать это ни тогда, когда ей было шесть лет, ни теперь, когда ей исполнилось пятьдесят шесть. Она видела его собственными глазами, она знала, что он реален и недостижим.

Я уверена, что Вирджиния никогда не причисляла себя к экзистенциалистам или поклонникам Сартра, но она точно верила, что именно я ответственна за то, что с ней произошло, и соответственно должна во всем винить себя. Я и винила. Более не могла причинить боль моей семье. Ни мужу, ни детям, ни сестре. И не следовало забывать о деньгах. Помимо грез о Мэттью, меня не отпускали и слова моей тетушки: «Я бы не смогла прожить на двадцать пять фунтов в неделю…» и «Любовь, дорогая? Она не может остановить судебных приставов».

Когда я сказала Мэттью, что поеду в Индию без него и более никогда с ним не увижусь, он не удивился. На его лице отразились горечь, обида, но не удивление.

– Я и не думал, что ты поедешь. Надеялся. Но не верил.

– Я верила.

– Так в чем же дело?

После того как я позвонила Вирджинии на мобильник, с берега реки в Кингстоне я прямиком поехала в Паддингтон и сказала… то, что сказала. И как это ни странно, когда он начал вызнавать у меня, в чем причина, я дала абсолютно правдивый ответ.

– Это все рюкзак! – чуть ли не взвизгнула я. – Я просто не смогла представить себя с рюкзаком.

Он сидел на дальнем конце кровати среди полупустой комнаты, отклеивающихся постеров на стенах, обвисших занавесок, этих бесполезных подставок для яиц и выглядел еще моложе, чем всегда. Его глаза вновь обрели цвет тициановской небесной синевы, экзотические сапфиры верности.

– И как ты мог всегда это знать?

Он заговорил голосом, которого я никогда не слышала раньше. Отстраненным, словно его здесь уже не было.

– С того момента, как я пришел на ту выставку и увидел тебя в белом платье, с только что уложенными волосами, я знал. Многое, слишком многое тебе пришлось бы потерять. Ты даже понятия не имела, сколь многое. Никогда даже не задумывалась об этом. Но у меня было предчувствие… оно возникало, когда ты говорила со мной о замене автомобиля, о покупке телефона, о пятизвездочных отелях в Индии. Это скала, на которой ты стоишь. И, стоя на ней, любишь себя, позволяешь другим любить тебя. Так что я понимал, что со временем ты уйдешь. Слишком многое тебе пришлось бы потерять.