Лили Сен-Жермен - Шесть братьев (ЛП)

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я, затаив дыхание, в уголках моих глаз выступили слезы. – Ты хочешь, чтобы я умоляла? Я умоляю. Пожалуйста, развяжи меня. Пожалуйста, убери нож.

Он улыбается мне.

– Я не хочу, чтобы ты умоляла. Мольба означает, что я могу тебя послушать. А ты моя. Я решаю, что с тобой будет.

Он отводит нож обратно к моей внутренней стороне бедра, и я на мгновение расслабляюсь.

Я смотрю, как его голова исчезает между моими ногами, но ничего не вижу, и внезапно мне становится страшно. Я чувствую его горячее дыхание на своем клиторе, и стону, борясь со связывающим меня шелком, ища бесполезный побег. Он угрожает мне ножом, но я действительно не верю, что он собирается причинить мне боль из-за чего-то столь незначительного, как вызов, брошенный ему в разговоре.

Я выгибаю спину, когда его язык соприкасается с моим клитором, сначала мелкие круги, которые становятся более быстрыми и концентрированными. Он больше никуда не продвигает свой язык, просто сосредотачивается на моем клиторе, заставляя меня корчиться под его ртом. Стон замирает у меня в горле, когда он останавливается и поднимается достаточно, чтобы встретиться со мной взглядом.

– Хорошо себя чувствуешь? – спрашивает он, его глаза все еще полны боли и ненависти.

Киваю.

– Да, – шепчу я.

«Не плачь. Не плачь».

Он ухмыляется, продолжая лизать и сосать между моих ног. Мои бедра начинают непроизвольно царапаться о его лицо, когда я карабкаюсь к той сокрушительной вершине, которую обещает мне его язык.

Это невероятно приятно, и в то же время, когда открытая ладонь Дорнана упирается в мое бедро, а плоская сторона его лезвия прижимается к моей плоти, я знаю, что он еще не закончил дразнить меня обещаниями боли. Я проглатываю свой стыд, чувствуя отвращение к себе, что я вообще могу возбудиться с этим мужчиной, не говоря уже о том, что он привязал меня, прижимаясь ножом к моей коже. Это все неправильно и развращено, и я не могу не задаться вопросом, что это – жизнь здесь, с ним – делает с моей и без того испорченной головой.

Как может кто-то настолько жестокий, настолько ужасающе лишенный доброты, заставить меня чувствовать, во всяком случае физически, себя так чертовски хорошо? Мой мозг понимает, что я чувствую страх, но мое тело принимает это за возбуждение.

Думаю, это все из-за того же чувства дрожи и неистового сердцебиения, в конце концов.

Мои ноги начинают дрожать, хотя я безнадежно пытаюсь остановить то, что вот-вот должно произойти.

«Не кончай, не кончай...»

– Кончи для меня, детка, – говорит Дорнан, прижимаясь к моему чувствительному клитору, когда все во мне сжимается, и я кричу.

Я кончаю, и это божественно. А потом – боль. Красная, подавляющая боль.

Я кричу так громко, как никогда раньше, моя нога в огне, когда Дорнан сильно вонзает свой нож в мое бедро, по рукоять. Он смотрит на меня, явно возбужденный, с темнотой, все еще танцующей в его глазах.

– Перестань кричать, – приказывает он.

Я не могу. Боль невыносимая, разрывающая меня на окровавленные куски.

Я чувствую сдвиг веса, когда он покидает поле моего зрения, а затем возвращается с моими скомканными трусиками.

Я все еще кричу, когда пытаюсь зажать рот, но он быстрее меня. Внезапно я издаю крик, но ничего не выходит, комок черного кружева, засунутый мне в рот, блокирует любые звуки.

Нет ничего хуже, чем испытывать боль и быть не в состоянии кричать. Звук крика, сама его вибрация в груди – это небольшое отвлечение. Молчание только усугубляет агонию.

– Если бы я уже не опаздывал, я бы остался здесь и трахал тебя, пока ты не сломаешься, – говорит он, и я ему верю. – Увидимся через несколько дней, – холодно говорит он, глядя на нож в моей ноге. – Если тебе удастся освободиться, приведи в порядок эту гребаную кровать.

Боль жуткая, и я чувствую каждый удар своего сердца, когда моя нога падает на кровать. Я лежу несколько минут, каждая мысль поглощена красной болью, разрывающей мою ногу.

Моя бедренная артерия – зацепил ли он ее? Неужели я истеку кровью здесь, на этих жестких простынях, одна, связанная?

Я проверяю завязки на запястьях, пытаясь понять, смогу ли я освободить руки, но это бесполезно. Он крепко привязал меня. Я сжимаю онемевшие руки в кулаки, пытаясь сохранить в них циркуляцию крови.

Как долго я пробуду здесь? Что, если кто-то найдет меня голой и истекающей кровью. Бл*ть. Что, если Джейс найдет меня? Это слишком ужасно, чтобы думать об этом. Потому что тогда есть альтернатива – что, если он меня не найдет? Что, если это сделает один из других братьев? Однажды они сделали это со мной, и тогда я могла дать отпор. Теперь, лежа здесь, обнаженная, безмолвная и совершенно уязвимая – я просто не могу допустить подобного.

Я оглядываюсь вокруг, пытаясь не обращать внимания на ужасающую боль в ноге, когда понимаю, что нуждаюсь именно в этом.

Нож.

Я делаю глубокий вдох через нос и стиснув зубы в предвкушении, используя мышцы живота, чтобы прижать ноги к лицу. Слава богу, он не связал и мои лодыжки, иначе, у меня действительно не было бы выбора.

Боль в ноге усиливается, когда двигаю ею, мне тяжело дышать из-за своего импровизированного кляпа, я слегка всхлипываю, когда вижу, как моя кровь сочится из колотой раны, нож все еще торчит, вогнаный по рукоять. Теперь, когда моя нога поднята, кровь начинает стекать по моему бедру и течет по моему голому животу, заставляя меня дрожать.

«Ну давай же. Ты связана всего лишь одним гребанным галстуком, а в бедре – нож. Это легко».

Но это непросто даже для того, кто в школьные годы занимался гимнастикой. Я могла быть гибкой, но не тогда, когда ты не можешь скручиваться и искажать свое тело из-за раны и очень крепко связанных конечностей. Я продолжаю пробовать различные способы поднять ногу к лицу и рукам, надеясь, что смогу вытянуть пальцы, чтобы схватить нож и вытащить его. Я быстро устаю, мне нужен перерыв между каждой попыткой, так как у меня все больше кружится голова и меня тошнит.

Наконец, я понимаю, что мне, возможно, придется изменить положение своего тела, так, чтобы я лежала параллельно изголовью кровати, а не прямо посередине ее. Я медленно и неуклюже шаркаю своим телом и хмурюсь, когда смотрю на оставленное мной пятно темно-красной крови.

Ублюдку придется купить новый матрас.

Я умудряюсь вывернуть руки достаточно, чтобы сесть, и тут же вытаскиваю трусики изо рта. Я болезненно разминаю челюсть и глубоко вдыхаю воздух. Гребаный мудак. Не могу поверить, что он просто всадил в меня нож, пока пожирал своим ртом. Это заставляет меня хотеть найти его и пустить шесть пуль между его мертвыми черными глазами и седьмую в его сердце, для равновесия.