Виктория Мальцева - Моногамия

Купаясь, мы оба совершенно протрезвели, и Алекс шёпотом объявил:

— Теперь можно идти в постель.

— Только теперь?

— Да, только теперь.

— Почему раньше нельзя было?

— А разве есть смысл делать то, что основано на чувственности тогда, когда ничего не чувствуешь? — с этими словами он снова берёт меня на руки, и несёт на нашу террасу, в нашу комнату, на нашу постель.

Божественно красивый и поистине ангельски нежный Алекс аккуратно и медленно опускает меня на наше ложе, и я понимаю, сейчас будет нечто необычайно романтичное… Он едва касается меня, гладит мою кожу, он нежен, так нежен и томительно медлителен в своих поцелуях и ласках, что меня переполняют непонятные чувства, они распирают меня и стремятся вырваться наружу… Его губы ласкают меня, а я… я едва сдерживаюсь, чтобы не заплакать, потому что сердце колотится в бешеном темпе, меня переполняет счастье, оно струится и струится из меня, а я не могу понять, откуда оно взялось, и что происходит со мной, ведь это только лёгкий, летний, почти курортный роман, только небольшой, совсем короткий роман, о котором я скоро забуду…

Мы спим по 2 часа в сутки и, похоже, высыпаемся, то ли воздух тут такой чистый, то ли солнце такое питательное, то ли счастье наше такое необъятное… Счастье?

В один из последних дней Алекс арендует машину, конечно же чёрный Porsche, ведь он ездит только на нём, и мы едем в живописное место с не менее живописным названием Тосса дел Мар…

Он одевается сильно заранее в белую рубашку с длинным рукавом и синие узкие брюки, давая понять мне, тем самым, в каком стиле желательно быть мне. Он делает всё ненавязчиво, его манера говорить полунамёками, его жесты и поступки всегда пропитаны аперитивом полутонов, словно, запуская мяч, он не толкает его, что есть мочи, а лишь слегка подталкивает, но объект приложения силы при этом летит на невиданной скорости. Я боюсь этой его привычки, боюсь спрашивать, боюсь говорить. Одеваю синее элегантное платье до колена, туфли на каблуках. Алекс довольно расплывается в улыбке — я верно поняла немой намёк. И я рада хоть в чём-то угодить ему.

(Funeral by Band Of Horses)

Приезжаем, он ведёт меня за руку в католическую церковь Сан-Винсент — невероятно красивое архитектурно-культурное творение 18 века, воздвигнутое в лучших традициях готического стиля с витражами на темы библейских сцен, со стремящимися ввысь грациозно-утончёнными сводами, резными скамьями, кружевным алтарём и органом.

Мы вовремя приехали, как раз к началу мессы. Католическое пение — самое красивое из всех церковных, с моей точки зрения, и я действительно получаю колоссальное удовольствие, что, очевидно, и написано на моем лице, потому что Алекс следит за мной с улыбкой удовольствия и удовлетворения. Он вообще почти всегда смотрит на меня, и даже если я встречаюсь с ним глазами, он не спешит отводить свои. Орган и служба действительно настолько завораживают, что даже Алёша не суетится и сосредоточенно слушает, понимает мой мальчик красоту.

После мессы прихожане тихо удаляются, кто-то спешит на исповедь, кто-то зажигает свечи в ярко — красных прозрачных стаканах. Мы сидим, Алекс не спешит, и я не пойму, чего он медлит. Когда становится уже совсем тихо, он берёт меня за руку, и совершает нечто невозможное, глупое и бестолковое:

— Знаешь, есть вещи, которые можно сделать просто и легко, и есть такие, которые очень сложно. Мне почему-то в самых важных вопросах нужно пройти самый трудный путь. Можно купить самое невероятное кольцо, упасть на колени, или написать надпись в небе, или запустить воздушный шар — но всё это варианты для тех, кто поспевает везде вовремя, то есть не для меня. Мой выбор сделан и уже давно… Как мне сказать своей избраннице, что хочу прожить свою жизнь полно и счастливо, и что возможно это только с ней, если она несвободна, если меня уже опередили, и не только в этом? Как мне сказать ей, что не обижу её никогда, что не причиню боли, что посвящу свою жизнь тому только чтобы защищать её от всего плохого, от всех возможных бед и опасностей, что хочу много детей, но только чтоб она была их матерью, что не представляю своей жизни без неё? Как мне сказать ей всё это, если она уже отдала себя другому?

Мне кажется я расплачусь… Нет, мне не кажется, я уже плачу, я чувствую, как слезы нервно ползут по моим щекам, потому что мой ответ состоит только из четырёх слов:

— Я не могу, Алекс…

И я впервые в жизни вижу у него это выражение лица — выражение потерянности и обречённости, отчаяния и боли одновременно. В тот безумно красивый день, в средневековом городе на берегу лазурного испанского моря в наши с ним отношения пришла она… боль. Судьба заготовила её для нас целый флакон, нет, это был даже не флакон, а гигантский сосуд, чёртова цистерна! И Алекс открыл его первым, он получил самую первую дозу, она же и привила его, но не спасла от других инвазий…

Спасибо, ему хоть хватило ума не сделать это в начале нашего отпуска, или посередине. Он больше не улыбался, только иногда и только Алёше, и очень тускло. В те дни мы не говорили об этом больше ни разу. Да мы вообще мало говорили, ведь Алекс не любитель поговорить, за что и пострадает, и не раз.

В ту ночь мы занимались любовью, и это не было похоже на то, что мы делали раньше, за исключением, пожалуй, нашей самой первой ночи, только теперь в ней было в разы больше чувства и страсти, болезненной, неуёмной. Мы не занимались ни сексом, ни любовью в ту ночь, скорее это он любил меня, любил как никогда нежно, долго, пылко, и так отчаянно, что мне казалось, он вот-вот заплачет, но его губы и руки не останавливались, они жаждали насыщения, и он делал это так долго, что мне подумалось, он хочет утолить этот голод раз и на всю оставшуюся жизнь. Ему не нужно было больше показывать мне, на что он способен, как хорошо мне может быть, если я выберу его, он просто любил, любил так, как ему этого хотелось. Он не старался совсем, но при этом, это оказалась лучшая ночь в моей жизни, самая чувственная, самая нежная, самая невероятная… Теперь только я понимаю, насколько потрясающе сильным было его чувство, а тогда…

А тогда всё было совсем по-другому: другое восприятие, другие мысли, другие выводы.

Конечно, я видела, что-то происходит с ним, но всю серьёзность ситуации осознала только после бестолкового предложения в Церкви. Я испугалась, боялась причинить ему боль, но на обдумывание не было времени — он застал меня врасплох со своими чувствами, ведь Алекс не говорил ни разу о любви… Этого слова, похоже, вообще не существовало в его лексиконе.

До этого момента в моём сознании не было сценария, в котором я ухожу из семьи и связываю свою жизнь с Алексом, но теперь… Теперь он был. И был великолепен, он походил на талантливые открытки с картинами всепоглощающего счастья, впечатляющих красот моей будущей обеспеченной жизни, роскошной жизни рядом с ним, путешествий, впечатлений, интересных мест и неординарных людей, и секса, постоянного, невероятного и ненасытного секса… Но у меня есть мой разум, и он мягко, ненавязчиво задавал мне вопросы, на которые не требовал ответа, потому что они УЖЕ были в моём сознании: это ненадолго, он СЛИШКОМ идеален для меня, он СЛИШКОМ красив для меня, он СЛИШКОМ сексуален для меня, не я его человек, если, конечно, вообще он сможет найти такого. Все закончится рано или поздно, ведь любые чувства проходят, даже самые сильные, они неумолимо разбиваются о быт, заботы, проблемы и связанные с ними страхи… Но, в нашем случае с Алексом это, скорее всего, произойдёт рано, чем поздно — СЛИШКОМ много у него соблазнов, СЛИШКОМ жадно смотрят на него женщины, практически все, без исключения. Когда всё закончится, он переступит и пойдёт дальше, а я… я останусь валяться пустой пачкой от сигарет на грязном тротуаре… И я не хочу выцветать под палящими лучами солнца, не хочу покрываться пылью и мокнуть в грязной дождевой воде…