Виктория Мальцева - Моногамия

Впереди было ещё четыре дня. Это были хорошие дни, мы провели их вместе: гуляли по Сиэтлу, по океанскому побережью с широким прибоем, он не отрывал от меня глаз, всё время улыбался чуть-чуть, говорил мало и ни разу не прикоснулся, каждый вечер отвозил в отель. Мы заезжали в его городскую квартиру, в которой они жили с женой вместе — она оказалась раз в пять больше той квартиры, в которой мы встречались, и раз в десять богаче. Его уровень уже перестал удивлять меня, я принимала его как данность.

(Kings of Leon — Arizona)

Впоследствии оказалось, что Алекс — владелец проектно-строительных компаний, представительства и филиалы которых были раскиданы по всему миру, что он Президент Совета Директоров Группы, которая по капитализации входит в десятку крупнейших строительных корпораций в США, что он решает чьи-то судьбы, что на нём тонны ответственности, что в юности он с блеском окончил Гарвард, учась на двух факультетах сразу: «Архитектура» и «Дизайн», что за эти пять лет, что мы жили вдали друг от друга, он успел получить диплом в области менеджмента и финансов, сумел вырасти во всех отношениях, умудрился немыслимо разбогатеть, что он мастерски ездит верхом, играет в теннис и волейбол, занимается прыжками в воду и великолепно плавает, что нет точки на карте, где бы он не побывал, и что он любит, всё ещё и несмотря ни на что, любит всем своим сердцем обычную, ничем не особенную меня…

Вот эта загадка из загадок, которая будет мучать меня долгие и долгие годы. Я силилась и не могла ответить на вопрос: что он увидел во мне? Что? Мне нужен был этот ответ, он был мне необходим для личного пользования, для моей внутренней гармонии. Понимание этого могло дать мне уверенность в себе и возможность принять себя в его мире, найти своё место в нём, ведь иначе это чувство, этот союз был обречён. Мне нужно было знать: всё-таки почему, почему я? Почему из тысяч красавиц, образованных, воспитанных, роскошных, он выбрал меня? Были идеи, но ни одна из них не стала достаточно убедительной, чтобы принести мне покой.

Алекс больше не был груб со мной, не прогонял, и моё чувство к нему, забитое и скомканное в глубинах моей души, многократно растоптанное и искромсанное, исцелялось, росло и разворачивалось с новой силой. Его глаза, больные и голодные сводили меня с ума. Мне всё время хотелось прикоснуться к нему, обнять его, но я не смела.

Алекс был другим: он стал старше, много старше, не внешне, но внутренне. Эти пять лет изменили его почти до неузнаваемости. Его тело было всё тем же, губы такими же нежными и влекущими, глаза умными и глубокими, но было в нём что-то ещё, что-то неуловимое, но меняющее его так сильно, что обнаружить прежнего Алекса, казалось, было уже практически невозможно. Взгляд его стал теперь совершенно иным: былая боль, боль отчаяния и безысходности, та, которую я столько раз видела в его глазах, будто переродилась теперь в тоскливую мудрость, отрешённость, подавленность и отчуждённость, пропитав при этом всё его существо настолько, что места для радости и счастья не осталось нигде, ни в одном уголке его сложной души. Нежность, по-детски живая игривость, жизнерадостность, целеустремлённость и неиссякаемая жажда познания чего-то нового уступили место строгой, грустной и пассивной взрослости. Это не был больше тот Алекс, которого я когда-то знала, это был совершенно другой, незнакомый мне человек.

Четыре дня пролетели быстро. По их прошествии я стала другой личностью: расставила иначе свои приоритеты, пересмотрела свои ценности.

Пожелав Алексу удачи на операции, я попросила позвонить, как только он выйдет из наркоза — мне было запрещено появляться в госпитале. Долгие и длинные в своей тоскливости ожидания дни скрашивали прогулки по невероятно красивому осеннему Сиэтлу — мне тогда казалось, что стены отеля душат меня. Я лихорадочно ждала звонка, но его не было, позвонила сама. По номеру Алекса ответила Мария, сообщила, что брат вышел из наркоза с трудом, что у него мало сил, что моя миссия выполнена давно, что мне признательны и просят великодушно убираться восвояси.

Но я не убралась: мной владело стойкое ощущение, что я не сделала что-то очень важное, что главное ещё впереди…

Алекс позвонил мне только через два дня, сказал, что всё у него хорошо, и что я могу ехать к своим детям. Я ответила, что поеду, но хочу попрощаться. Помолчав, он согласился.

Спустя ещё три дня я приехала сама в дом на берегу. То, что я увидела, было пугающим: Алекс был ещё худее, чем прежде. Совершенно бледный, он утратил все свои краски и едва передвигался, каждое движение давалось ему с огромным трудом. Не думала, что когда-нибудь увижу его настолько слабым. Самая страшная мысль разъедала мне сердце: было очевидно уже, что операция не помогла ему, что он угасает.

Слезы сами лились из моих глаз, у меня не было власти над ними.

— Теперь ты понимаешь, почему я просил тебя уехать? Тебе больно, и я не могу ничего сделать. И ты… ты навсегда запомнишь меня таким!

— Какая к чёрту разница! — меня уже душили рыдания, а не слёзы.

— Для меня есть разница.

— А каким бы ты хотел остаться в моей памяти?

— Здоровым, сильным, красивым.

— Ты таким и останешься, но не только в моей памяти, ты останешься в этой жизни! Этого не может случиться, просто не может! Я запрещаю тебе! Я не отпускаю тебя! Твоё место здесь! Ты будешь жить!

Но Алекс не слушал меня, ему было тяжело дышать, моментами его душил кашель. Я ненавидела весь мир в тот момент, но мой жизненный опыт и мои знания вызывали в моём мозгу сильнейшие аналитические вихри: его симптомы никак не укладывались в мои скудные познания о лейкозе и его симптоматике. Я попросила его набрать лечащего врача, он отказался. И хотя было уже до неприличия поздно, я выхватила у него телефон и нашла там то, что мне нужно было. Ответил мужской голос, его обладателю было, наверное, около сорока лет, и у меня мелькнула мысль, что врач не самый опытный. Мне было легко понимать его английский, потому что говорил он чётко и правильно, тяжелее было описать состояние Алекса. Доктор нервно ответил, что осматривал непростого пациента при выписке, что Алекс сам настоял на возвращении домой, но, тем не менее, беспокоиться не о чем, нам следует придерживаться назначенного лечения, не паниковать и не беспокоить его без видимой причины.

— Я надеялся, он будет крепче. Для меня самого странно, что он так плохо перенёс операцию. Но, тем не менее, такое состояние нормально для большинства таких пациентов. Лечитесь и завтра приезжайте на перевязку. Сделаем контрольный забор крови, — он положил трубку.

Я нервничала, Алекс пытался шутить по поводу моего английского, но у него плохо получалось, потом он вяло попросил меня уехать, потому что уже поздно, и он хочет спать, но мне было в тот момент наплевать на его желания. Мой умственный потенциал, весь мой багаж знаний был задействован на полную мощность и напряжённо работал: что-то с ним не так, и мне срочно необходимо было выяснить, что именно. Но я не врач, к величайшему сожалению.