Маша Малиновская - Сахар на дне

Её импульс я почувствовал ещё до того, как она дёрнула. Кожей ощутил мимолётное напряжение. И, конечно же, она бы меня не удержала.

– Проверила, что хотела? – возвращаюсь обратно в сидячее положение.

– Угу, – снова что-то записывает. – Голова не закружилась?

– Нет.

– Хорошо.

Фомина ещё пару минут что-то пишет, а потом вскидывает на меня глаза.

– Пока всё в норме. Головные боли должны пройти скоро. Если интенсивность усилится – позвони или обратись в больницу.

Она кладёт передо мной визитку с номером телефона и пакует свои приборы и бумажки в сумку. Серьёзная и важная вся такая. Только зачем-то губу закусила. И тут довольно громко её желудок сообщает, что она, видимо, давно не ела.

– Извини, – смущённо поднимает на меня свои голубые глазищи, а на щеках появляется румянец. – Обед пропустила.

– А позавтракала снова яблоком с яйцом? – вспоминаю её трапезу, когда приходил за выпиской. – Или кофе без сахара?

– Мм… – она не находится, что ответить, теряется.

– Ты похудела. Ты вообще ешь?

– Конечно, – бестолочь явно не ожидала подобного вопроса. Но меня злит такое отношение к себе. Ещё и пришла поучать меня.

– Сядь, – сам встаю и достаю из небольшого холодильника контейнер с нормальной жрачкой.

– Лёш, не надо, я всё равно сейчас… – она осекается под моим взглядом и медленно присаживается на край кресла. Смотрит так, будто я сейчас ей не поесть предложил, а самой стать мне едой.

Разогреваю в микроволновке контейнер, ощущая её взгляд на себе. С удивлением понимаю, что меня это не выбешивает, как обычно.

– Ешь, – ставлю на стол горячий тушёный картофель с мясом и кладу пару помидоров рядом.

Бестолочь смотрит так, будто я надел костюм пасхального зайца. Розового. Но послушно берёт вилку и накалывает кусок, аккуратно стаскивает его губами и несмело жуёт.

– Не отравишься, – говорю уже спокойнее, а самому от этой картины хочется пойти и отжаться раз пятьдесят.

Но вместо этого я тоже беру вилку в тумбочке и присоединяюсь.

– Вкусно. Сам готовил?

– Тут нечего готовить.

– Я не знала, что ты умеешь.

– Ты много обо мне не знаешь.

Но того, что знаешь, уже с лихвой. Так что просто ешь, бестолочь, и поменьше болтай.

– Спасибо, – девушка вытирает губы салфеткой и встаёт. – Было правда очень вкусно, но мне надо идти.

– Ты же совсем ничего не съела. Сядь.

Хватаю её за запястье, намереваясь снова усадить на стул. Рукав кофты немного съезжает, и я замечаю длинную широкую лиловую полосу от запястья и до самого локтя. Это что ещё за чёрт? Похоже на глубокий шрам от ножа. Причём не очень старый.

– Что это? – спрашиваю, нахмурившись.

Бестолочь снова превращается в напуганного мышонка и пытается выдернуть руку. Нет уж, дорогая. Я держу крепко и жду ответа.

– Лёш, отпусти, – не поднимает глаз и начинает дрожать всем телом, что аж зубы тарахтят.

– Что с тобой произошло? – говорю, выделяя каждое слово и тяну девчонку на себя. – Бестолочь, я спросил!

Она поднимает на меня перепуганные, полные слёз глаза. И меня крушит обухом по голове. Это с ней сделал я. Не оставил этот шрам, конечно. Другое. Я сломал её шесть лет назад собственными руками. Она приехала в наш дом лёгкой и открытой девчонкой, с мечтами и стремлениями. А я своей ненавистью, а потом и больным влечением вытравил из неё всё это, превратив в запуганную бледную моль. И, кажется, она так и не оправилась.

– Я слушаю.

Рваный выдох рвётся наружу. Отпусти меня, прошу. Не заставляй вспоминать.

– Я слушаю, – сталь в голосе режет слух.

– Лёша, мне больно, отпусти.

Он медленно разжимает пальцы и отпускает, но смотрит требовательно.

– Это след от ножа, – сухие губы не слушаются, а воздух царапает горло изнутри.

– Это я понял. Только не говори, что ты пыталась вскрыть себе вены.

– Нет! Конечно нет, – меня удивляет такое его предположение. – На меня… напали. Чуть больше года назад.

Взгляд Шевцова темнеет, в нём бушуют такие эмоции, которые мне даже угадывать не хочется. Руки сжимаются в кулаки, а желваки натягиваются.

– Кто? – его голос сипит. – Как это случилось?

Я обхватываю себя руками и отворачиваюсь. Зачем он заставляет меня говорить об этом? Неужели не видит, что я не хочу? Или причинять мне боль так и осталось его излюбленным развлечением?

– Бестолочь, не заставляй меня спрашивать дважды.

Слышу его дыхание рядом с собой. Оно тревожит волосы на затылке, заставляя кожу на шее неметь. Зачем ему знать? Зачем?

– Я их не знаю. Я подрабатывала в скорой, и когда возвращалась через сквер, за мной увязались трое парней. Забрали сумку, заставили снять серьги и часы. Но браслет, что подарил твой отец на двадцатилетие, с изумрудами, снять не смогла – руки от страха не слушались, – я не узнаю свой голос. Он становится тихим и глухим. – И они срезали его ножом.

Я снова оказываюсь тем летним поздним вечером в сквере. Помню, что даже внимания не обратила, как трое парней поднялись с лавочки и пошли за мной. Они двигались тихо, не переговаривались и не смеялись, и именно это показалось мне странным.

Жёлтый свет от фонарей растягивал тени деревьев и кустарников в длинные рваные пятна. Я свернула на дорожку, когда один из троих меня окликнул.

– Стой, – только и сказал он.

И я не побежала, не сорвалась с места, пытаясь спасти свою шкуру. Я просто встала как вкопанная и смотрела, как они медленно приближаются. Они даже ничего поначалу не говорили. Отобрали сумочку, проверили, что в ней интересного. Помню, как выпал и разбился смартфон, а одни из грабителей выругался, назвав меня отвратительными словами. Потом мне велели снять серьги, часы и браслет. Я всё сделала, но застёжка у браслета заклинила, и тогда самый крупный и отвратный из бандитов схватил меня за руку. Помню, как в жёлтом свете фонарей приглушённо сверкнуло лезвие ножа, а потом руку обожгло невыносимой болью. Кровь закапала на босоножки горячими каплями.

– Они тебя били? – его голос похож на шелест, а дыхание тяжёлое и свистящее.

Били ли они меня? Да. Я помню боль. В больнице потом сказали, что легко отделалась – лёгкое сотрясение и рассечена губа. Но я ведь успела попрощаться с жизнью уже тогда. И если бы не тот огромный пёс, что выпрыгнул из кустов и налетел на уродов…

– Несколько раз ударили, – я отвечаю так же тихо и чувствую, как щёки становятся влажными.

Ну зачем он своими вопросами вернул меня снова в ту ужасную ночь? Я проделала столько работы сама с собой и со специалистами, чтобы вернуться к нормальной жизни. Зачем снова заставил вспоминать?

– Они… – голос у Шевцова глохнет, выдавая напряжение, – они что-то ещё сделали?

Алексей вдруг хватает меня за плечи, заставляя испуганно вскрикнуть, и разворачивает к себе лицом.