Анна Яфор - (Не)сводная, или Маша для Медведя

– Глеб Александрович, уверен в таких вопросах может быть только Господь Бог. Я всего лишь излагаю вам факты.

– Но ведь можно что-то сделать? Операцию? Если вопрос в деньгах…

Он останавливает меня движением руки, качает головой, подавляя вздох.

– Деньги, к сожалению, не в любой ситуации могут помочь. И поверьте, мы делаем все возможное.

– Я могу пройти к нему? – и когда врач позволяет, почти бегом направляюсь в палату.

Все происходящее не укладывается в голове. Будто я вижу дурной сон и вот-вот должен проснуться. Хочу проснуться, но никак не получается.

Мы не то чтобы были близки с отцом. Последние годы – точно нет. Он упертый донельзя и живет по принципу: «Есть два мнения: мое и неправильное». Да и я – такой же. Особенно теперь, когда твердо встал на ноги и хорошо представляю, чего хочу от жизни. Спорили с ним часто, даже ругались. Но это все равно не значит, что я готов дать ему умереть! Должен сделать что-то, обязательно должен! Есть же какой-то выход, если не у нас, то заграницей. Надо поговорить с врачом, пусть даст направление, и я сегодня же отправлю запросы везде, куда нужно. Из шкуры вывернусь, но найду выход!

Останавливаюсь в дверях, рассматривая лежащего на постели человека. Он кажется каким-то безнадежно далеким, совсем чужим. Не верится, что это мой совсем недавно полный сил и энергии отец.

– Проходи, Глеб, и убери с лица это жалостливое выражение. На кладбище потом будешь вселенскую скорбь изображать, а пока мне поговорить с тобой надо.

Не сдержавшись, хмыкаю: не совсем он сдал, раз еще позволяет себе такой тон. Сажусь на стул возле кровати, всматриваясь в бледнее, резко осунувшееся лицо.

– И не думал тебя жалеть. И что за бред про кладбище? Мы повоюем еще с тобой.

Отец кривит губы, не то силясь усмехнуться, не то выражая недовольство.

– Брось, сын. Сказки детям рассказывать будешь, когда остепенишься, наконец, и перестанешь скакать по чужим койкам. А мне – не надо. Я знаю о своем состоянии и обсуждать его с тобой не собираюсь. Не за этим позвал.

Пока у него есть силы командовать, возможно, все не так уж и плохо. Киваю, показывая, что готов слушать.

– Ты помнишь Люду?

Хмурюсь, перебирая в памяти женщин из окружения отца с таким именем. Несколько лет назад была секретарша Людмила, в прошлом году пару месяцев у него работала повариха, тоже Люда. Еще припоминаю какую-то Милу, с которой отец появлялся на светских тусовках. О ком конкретно идет речь?

– Я про жену мою, Глеб. Людмилу Антонову. Не верю, что ты мог ее забыть. Ты тогда школу заканчивал. Они с дочкой уехали незадолго до твоего выпускного.

А вот это уже неожиданно. Я был уверен, что про ту жалкую пародию на брак отец и не вспоминает. Да и мне что было помнить? Так называемые семейные отношения продлились от силы пару месяцев. Я и на улице бы эту женщину не узнал, если бы случайно встретил. Она появилась в нашей жизни слишком неожиданно, поселилась в доме на правах жены, а потом так же неожиданно исчезла. И за все эти годы отец ни разу о ней не вспоминал. Что же случилось сейчас?

– Зачем она понадобилась тебе вот так, вдруг?

– Я хочу, чтобы ты нашел Машу, – еще больше изумляет отец следующей фразой. – Дочку Люды, ну ее-то ты хотя бы помнишь?

Конечно, как не помнить! Малолетняя пигалица с двумя крысиными хвостиками вместо косичек. Постоянно ноющая и путающаяся под ногами, и без конца норовящая залезть в мои вещи без всяких на то объяснений. Столько раз хотел отлупить ее за то, что совала нос, куда не надо. И реально вздохнул с облегчением, когда они с мамашей свалили из нашего дома. А вот имя ее как раз в памяти не сохранилось, но, судя по заявлению отца, она как раз и была Машей.

– Допустим. Только не понимаю, почему ты сейчас об этом говоришь. Зачем тебе понадобилась эта девица?

– Мне нужно, чтобы ты ее нашел, – повторяет отец. – Я пытался это сделать сам, но два года назад они переехали с прежнего места жительства, и их след потерялся. Боюсь, что теперь уже не успею.

Я опять хмурюсь: все-таки поддерживать разговор о смерти непросто.

– В нижнем ящике стола в моем кабинете черная папка, – продолжает отец. – Там все, что удалось узнать. Дай мне слово, что сделаешь это.

– Пап, я поговорю с врачом насчет иностранных клиник. Тебе обязательно помогут. Поправишься – и сам найдешь свою бывшую.

– Глеб, ты не понял? – отец повышает голос, приподнимаясь на локтях и на мгновенье становится похож на себя прежнего: грозного, уверенного и твердо знающего, чего хочет. – Я бы не стал тебя просить, если бы мог справиться сам. Но уже слишком поздно. Помолчи, мне и так тяжело говорить! – обрывает мою попытку перебить его. – Просто сделай, что я прошу. Считай это моим последним желанием. Как хочешь. Но пообещай, что выполнишь. В той же папке есть запечатанный конверт, отдашь его Маше, если я сам уже не смогу все ей объяснить. Но не раньше, понял? Я пока не оставляю надежды увидеть ее… перед смертью. Поторопись, сын.

Домой я добираюсь в мрачном расположении духа. По-прежнему не хочу верить в услышанное, и совершенно не готов прощаться с отцом. Врач так и не сказал ничего утешительного, да и на мое намерение отправить запросы в иностранные клиники отозвался без особого энтузиазма.

– Не хочу вас обнадеживать, Глеб Александрович. Вполне может оказаться, что вы только потратите деньги. И время. Его и так осталось ничтожно мало. Не лучше ли дать вашему отцу провести это время в кругу семьи? В покое, в любви?

– Хотите сказать, просто спокойно ждать, пока он умрет? Ничего не предпринимая? – я разве что рычать не начинаю. – По течению плывет только дохлая рыба, а мой отец пока жив! И я намереваюсь сделать все, чтобы он прожил как можно дольше! С вашей помощью или без нее!

Знаю, что перегнул палку. Эта клиника – одна из лучших в городе, а о лечащем враче отца в буквальном смысле слова ходят легенды: стольких людей ему удалось поднять на ноги, спасая в, казалось бы, безысходных ситуациях. И раз сейчас он готов расписаться в собственном бессилии, значит, и правда дела – хуже некуда. Но я должен убедиться, что сделал все возможное! В том числе и по поводу странной просьбы отца.

Отказавшись от обеда, сразу же прохожу в кабинет, выуживая из ящика довольно увесистую черную папку. Целое досье. Даже не верится, что мой отец занимался такими вещами. Зачем ему сдалась баба, бросившая его столько лет назад? И ее дочь?

Да, мне неизвестны подробности, но то, что отец никогда не испытывал недостатка в женском внимании, знаю абсолютно точно. Три брака, не считая короткой, хоть и задокументированной связи с этой Антоновой. И еще целая вереница подруг, сожительниц и просто знакомых, которые нередко задерживались в нашем доме на ночь. Отец был видным мужчиной, а с его деньгами и связями за ним пошла бы любая.