Яна Невинная - Недотрога

Или мне так казалось. Сейчас, предоставленная самой себе, чувствую себя всеми покинутой и никому не нужной.

Вообще, так и есть. Кому я нужна? Маме необходима моя поддержка. Друзей у меня нет, слишком я была занятая и отрешенная от суеты, чтобы сблизиться с кем-то.

Николай Дмитриевич в тяжелом состоянии, слег с инфарктом. Так случилось, что сердце у него прихватило у нас дома. Мама вызвала скорую. Конечно же, мы обе хотели поехать с ним с больницу. Но я не могла не задуматься о том, что приедет и его настоящая семья – жена и сыновья.

Маме было наплевать, она с ума сходила от беспокойства, ведь Николай Дмитриевич никогда не жаловался на сердце, не злоупотреблял алкоголем, вел здоровый образ жизни.

Она совершенно растерялась и не понимала, что происходит. Ей было необходимо лично убедиться, что любимый человек выживет. Поговорить с врачом, разместить Николая Дмитриевича в палате.

Но я уговорила ее быть благоразумной и остаться дома. Поехала одна, вызвав огонь на себя и совершив тем самым роковую ошибку… Не знаю, чем я думала. Наверное, в недобрый час все умные мысли покинули меня.

Сцена, что произошла в коридоре обычной городской больницы, по трагизму и экспрессии превзошла все мои страхи. Мои давние страхи перед моментом, когда факт об измене Николая Дмитриевича и наличии в его жизни второй семьи раскроется.

Тогда я впервые познакомилась не только с супругой отчима, но и с его младшим сыном. Наталья Сергеевна оказалась представительной молодящейся блондинкой. Безупречной и строгой.

Наверное, она приехала с какого-то приема, поскольку платиновые волосы до плеч были искусно уложены, на шее и в ушах сверкали бриллианты, а по полу струилось шелковое платье глубокого синего цвета с громоздким аксессуаром – наброшенной на плечи шкурой какого-то белого пушистого зверя, наверное песца.

Мне почему-то запомнилась его мертвая морда, вклинились в память прорези глаз. Живо представилось, как меня, как и несчастного зверька, потрошит эта злая женщина с полным ярости взглядом.

Почему-то в особенно волнительные, важные моменты запоминаются бесполезные дурацкие мелочи и лезут в голову глупые мысли.

Наталья Сергеевна – ее имя я узнала из паспорта Николая Дмитриевича в день приступа – скандалила, требуя перевезти мужа в элитную частную клинику, бранилась по телефону с каким-то знакомым врачом, а потом, не получив желаемого, так как отчима уже повезли в операционную, излила свой праведный гнев на меня.

Естественно, она давно знала о нашем с мамой существовании. По какому-то тайному договору она позволяла супругу иметь вторую семью, но сейчас это соглашение, по всей видимости, стало недействительным.

Она пообещала, что уничтожит нас обеих, поклялась в этом собственным сыном, стоящим за ней холодной каменной глыбой и пронзающим меня, почему-то именно меня откровенно убийственным взглядом.

Слишком поздно я догадалась, что они с матерью неправильно всё поняли. Посчитали, что любовница – я. Почему, до сих пор не знаю. Наверное, решили, что мужчина не станет покупать квартиру возрастной любовнице, а молодой девушке мир положит к ногам.

Свое грозное обещание Наталья Сергеевна исполнила. Как только жизнь супруга оказалась вне опасности, она цепко, с железной хваткой взялась за дело. Маму не уволили, как она ожидала, а обвинили в финансовых махинациях и бросили за решетку. Подставили, попросту говоря.

Меня же выкинули из элитной квартиры, сменив замки. Я осталась на улице в чем была, вернувшись вечером из консерватории, – в холодном осеннем пальто, длинном платье и замшевых сапогах на высоком каблуке. Все мои вещи оказались вне досягаемости. Хорошо хоть паспорт я носила с собой в сумочке.

Я не тешила себя надеждой, что удастся разжалобить Наталью Сергеевну и выпросить у нее хоть что-то, и поплелась в старенькую квартирку, которую мы, к счастью, никому не сдавали. У соседки были запасные ключи, поэтому не пришлось бомжевать. И на том спасибо.

Но до чего безрадостная ничтожная жизнь началась у меня с той минуты… Посреди старых вещей, которые, по идее, должны были напомнить мне о счастливом детстве, я ощущала себя чужеродным элементом.

Слишком привыкла к беззаботной богатой жизни, хоть и обещала себе не привыкать. Ни приготовить не умела, ни позаботиться о самых элементарных вещах не могла.

В те несколько дней я пережила и беспросветное отчаяние, и осознание полной беспомощности, и в итоге поняла, какая же я никчемная, не приспособленная к быту личность. Только то, что нужно заботиться о маме, носить ей передачи и лекарства, кое-как держало на плаву.

Бросив короткий взгляд в мутное небо, будто ища в бескрайней равнодушной пустоте ответы на свои неисчисляемые вопросы, я быстрым шагом направилась к воротам СИЗО.

– Я к Людмиле Вознесенской, – сообщила я охраннику, и меня пропустили на свидание.

Тая

Только бы не заплакать, не начать жаловаться маме, только бы сдержаться. Уж ей явно сложнее, чем мне. С каждым днем она всё сильнее худела, становясь похожей на тень самой себя, той прежней ухоженной красивой женщины средних лет, лицо которой с большими карими глазами всегда лучилось улыбкой.

Я стала замечать морщины и скорбные носогубные складки, солнце исчезло из маминого взгляда. Удивляться не стоило, но всё равно я каждый раз ощущала ее появление в комнате свиданий так, словно кто-то невидимый дает мне грубую пощечину.

Мама безропотно принимала те жалкие продукты, не требующие приготовления, которые я приносила. Я пыталась сварганить что-то приличное, но ничего толком не получалось.

Всё пригорало и на вкус напоминало помои. Наверное, даже в тюрьме готовили лучше. Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что провалилась на поприще кулинарии.

Да и на многих других. Бесполезная, никому не нужная недотрога.

Не успела я оказаться напротив мамы на хлипком скрипящем стульчике в окружении заключенных и их родственников, как она вцепилась мне в запястье неожиданно холодной рукой и начала свою привычную песню:

– Дочь, ты подумала? Подумала?

Сегодня мама была особенно настойчива, в голосе сквозило отчаяние, лицо казалось заплаканным и еще больше осунувшимся. Я знала, о чем она просит, но не собиралась претворять в жизнь ее безумный план. Поборов желание вырвать руку из стального захвата, размеренно проговорила:

– Мама, я не буду этого делать.

– Конечно! Ты не будешь этого делать! – с горечью выплюнула мама. – Ты же только о себе думаешь, нет чтобы матери родной помочь!

– Мама, зачем ты так? Просто это чересчур. Как ты не понимаешь?

– А что, Тая? Убудет с тебя? Что ты носишься со своей целкой?