Светлана Шульга - Не бойся темноты

Белые горькие кругляши царапают горло и проваливаются.

– Детали? Какие детали? Детали человека?

– Да, замолчи! Прости, нервы… Мишь, прекрати панику и ложись спать! Всё будет хорошо.

– Да. – Как же я забыла? Всё будет хорошо.

И я лечу в никуда вслед за белыми горькими кругляшами.

Глава 5. Потомок древних креодонтов

Белые кругляши хорошо знают своё дело. Внутри и снаружи меня наступает безмолвие.

Судороги не бьют тело. Сил больше нет. Видимо, тело включило режим энергосбережения. Руки совсем ослабли.

Тело-вата. Оно лежит и вставать не просится. Как будто у него закончились все дела в этой жизни.

Два страха стягивают меня, как два широченных обруча бочку с капустой. Страх, что не услышу никогда твоим голосом: «Спокойной ночи, Мышь». Страх, что никогда не перестану бояться ночи.

«Бочка с капустой». Странное сравнение, да? Но это первое, что вспомнила. Много похожего. Холодно. Темно. Страшно, и кисловатый привкус во рту, и обручи. Они стянули всё тело. И да, ещё горло.

Весь день звонит Надин. Та, от которой никуда не деться. На седьмой раз провожу медленно и неуверенно пальцем по зелёной трубке вправо.

– Ал-л-ло-о.

– Наконец-то. Ну как так можно? Мишь, прошу, телефон только не выключай и бери трубку! – громкий звонкий командный голос, словно рупор, разрывает уши.

Набираю воздух в лёгкие, чтобы ответить.

– Да-а-а-а, хорошо-о-о-о!

Не узнаю свой голос. Он стал слабым, как у младенца. Сворачиваю разговор и нажимаю на отключение. Не хочу слышать ничьи «привет», «пока», «как так можно». Ничьи. Но вдруг позвонят из полиции. А вдруг позвонишь ты. А я «не абонент»

Вдруг!

Включаю телефон и ставлю на максимальный звук, чтобы схватить трубку, даже если усну.

И падаю. И засыпаю. Без слёз. Без сил. Без снов. Без тебя.

Просыпаюсь от забористого звука, встряхнувшего застывший воздух. Незнакомый номер. Сердце вот-вот выпрыгнет.

– Гражданка Мишель? – замираю и не могу вымолвить ни единого слова в ответ незнакомцу. Булькаю, словно та выпущенная в прудик пучеглазая и с жабрами «Ольга Витальевна».

– А-а-а, что-о-о-о? А-а-а, да-а-а-а. – Непроизвольно зажмуриваю глаза.

– Ясненько. Я веду ваше дело. Оперуполномоченный Коротков. – Сухой официальный тон ничего хорошего не предвещает.

– Дело?

– Гражданка Мишель, у вас пропал гражданин?

– Да, да. Вы его нашли? Где он… где?..

– Стоп, стоп. Не так быстро, гражданочка. Звоню с информацией, что розыски ведутся, не волнуйтесь – соответствующие службы оповещены. Я к вам завтра зайду для уточнения обстоятельств, вы будьте на месте.

– Я буду. Я очень буду. А можно мне тоже что-то предпринять? Я не могу вот так вот лежать.

– Гражданочка, я же вам сообщил – розыски ведутся, мы делаем всё возможное. Не волнуйтесь, все службы оповещены. Я к вам завтра зайду.

– Да, хорошо.

Лежу и смотрю в потолок, в одну точку. Мыслей нет. Как в бочке. Точно.

Рука как плеть лежит рядом со щекой. Слёзы не сбрасываю. Наволочка скоро совсем солёная станет, ну и пусть, какая разница. Буду лежать на солёной подушке, я же в бочке.

Главное, чтобы ты был жив. Остальное ерунда. Умоляю, будь жив. Сходить бы в церковь. Где ближайшая церковь? В городе точно есть. Даже помню, какая она изнутри. Откуда я это знаю?

Главное, вернуться до темноты. Ночью надо быть дома. Ведь ночью ничего хорошего не происходит.

Думаю, что нужно срочно умыться и высказать всё, что накопилось – ну хотя бы Матраскину. Это может помочь. Когда с кем-то или с чем-то разговариваешь, как будто разбираешь старый пыльный хлам в кладовых памяти. Разбираешь, выкидываешь, и прошлое видится яснее. Произошедшее перестаёт быть чёрным шумом, поглощающим мой мир. Мой маленький мир!

Хаос упорядочивается, и ко мне даже какими-то просветлениями приходит осознание:

А ведь Вселенная родилась из хаоса.

Значит, что-то новое родится и из моего.

К вечеру нахожу силы, встаю и шаркаю в ванную умыться. Всё невидимо глазу меняется в доме. Всё становится тяжелым: воздух, время, воспоминания, вещи. Вот и невесомые раньше тапочки стали невыносимо тяжёлыми.

На тумбе в ванной заботливо расставлены твои тюбики, бутылочки и букетик завядших ландышей – не помню, откуда он тут, – зубная щётка и крема. Где ты? Как ты там без своей любимой зубной щётки?

Неровное течение мыслей нарушает жалобное мяуканье. Из белой керамической пустоты на меня смотрят просящие жёлто-зелёные глаза.

– Матраскин!

Беру его на руки и невольно прижимаю к себе.

Ты не хотел детей. Категорически. А я верила, что частички сплетающихся наших ДНК дадут жизнь, способную навсегда избавить меня от недорадости.

***

Сидим, как обычно, напротив друг друга. Ты читаешь мне вслух сценарий о каком-то любвеобильном дипломате-шпионе и его похождениях, я покачиваюсь и молчу. Потрескивает камин.

– Мышь, ты меня слушаешь или ты где-то не здесь?

– Послушай, должно же быть лекарство, когда никакие другие лекарства мне не помогают.

– Мышь, – хмуришь брови, поднимаешь свои пронзительные глаза к старой люстре с сосульками-подвесками, льющимися разноцветным дождём из серого абажура. Он как зонт раскинулся прямо над нами. Вздыхаешь, роняешь руки на колени, белые исписанные листы печально планируют на пол. – Мышь, сколько можно! Дети – это не лекарство.

– Ты хочешь сказать, что у нас никогда не будет детей?

– Мышь, ну давай не будем ссориться. И ты сказала за меня. Не хочу продолжать, давай не портить выходные.

– То есть ты боишься испортить выходные, но не боишься испортить мне жизнь?

– Прошу, не начинай! – ты демонстративно складываешь руки на груди домиком.

– Тогда давай хотя бы возьмём ребёнкозаменителя! – настаиваю я.

– Ты про собаку?

– Почему про собаку?

– В Финляндии так называют собак. – Я понимаю, что ты пытаешься уйти от разговора, и уже не препятствую.

– Мы не в Финляндии, поэтому возьмём кота. – Ты снова поднимаешь глаза к абажуру и вздыхаешь с видом мученика вселенского масштаба.

– О боги, Мышь! Представляешь, что будет? Шерсть да шерсть кругом.

– Ну и пусть. Зато в нашем доме будет добро, и каждый раз, возвращаясь, мы будем ехать и знать, что он нас ждёт дома.

***

Спустя год активного котосопротивления я тебя уговорила. На сомнительного ребёнкозаменителя – стареющего кота из приюта. Имя ему придумал ты – Матраскин.

И Матраскин ждал. Надин беспрекословно всегда, когда мы уезжали, укотосыновляла хвостатого. И каждый раз наша с ним встреча была шумной. Он и сейчас тебя ждёт. Ложится напротив двери и смотрит, смотрит, смотрит.

При каждом шорохе он вострит ушки и начинает смахивать хвостом по полу влево-вправо. Он ещё не понимает, что произошло. А может, как и я, понимает умом, но сердце прислушивается к каждому шороху.