Яна Ткачёва - Три билета в кино

Я словно помешался на обычной трамвайной остановке, выучил расписание, когда моя фарфоровая пастушка появлялась. Быть может, Сашка понимал, в чем причина наших частых прогулок по проспекту за домом, но в нем иногда просыпалась деликатность, и, очевидно, это был как раз тот самый случай. Возможно, причина моего молчания заключалась в том, что, как только я смотрел на Сашку и думал о незнакомой девушке на остановке, на меня накатывала волна жара, во рту пересыхало и я не мог выдавить ни слова, а в голове странно переплетались образы ее тонких пальцев, которые сжимали футляр музыкального инструмента, и Сашкины зеленые глаза, которые смотрели на меня со всезнающим прищуром. Профиль незнакомки, читающей книгу, внезапно возникал в мыслях совместно с воспоминанием о широкой белозубой улыбке друга, который закидывает голову в смехе над очередной шуткой. Эти картинки были настолько сбивающими с толку и пугающими, что я делал так, как привык, сталкиваясь с чем-то, о чем не принято говорить, а именно: просто помалкивал, игнорировал, держал под контролем. Даже когда Сашка однажды заговорил открыто о девушке, я просто промолчал в ответ. Слишком сильным стало чувство опасности; мне хотелось сбежать, лишь бы не поднимать эту тему.

Моя фарфоровая пастушка пропала как раз после того, как я простудился. Мне хотелось спросить Сашку, впервые ли девушки нет на остановке или он не видел ее все время, пока я болел, но я снова молчал. Ее не было неделю, потом месяц, затем второй; на третий же я забеспокоился всерьез, хотя, казалось бы, мы даже не были знакомы. Она могла сменить маршрут, пересесть на другой вид транспорта, перестать ездить туда, куда ездила на этом трамвае, но уже тогда я понимал: это не случайные встречи, они приведут нас к чему-то большему. Расскажи я об этом Сашке, он поднял бы меня на смех и обозвал девчонкой или хреновым Ромео, одно из двух, но пока он сопровождал меня в ежевечерних бдениях у остановки и не задавал лишних вопросов, я был молчаливо благодарен, не поднимая эту тему.

И наконец она вернулась, но это была уже не моя пастушка: вначале исчез футляр с инструментом, потом красивое пальто с мелькающими под ним юбками сменилось джинсами и потертой курткой не по размеру, затем пропала гордая осанка, плечи поникли, а спина ссутулилась.

Эти перемены беспокоили меня, но не отталкивали. Я терялся в догадках: она вступила в сложный период борьбы с родителями за право быть собой, как и любой из нас, или же причина в другом? Навскидку она была нашей ровесницей, а у меня с отцом творился полный ад, и, если бы не мама, я злил бы его так часто, как мог. Если бы не мама? Стоило признаться хотя бы себе, что если бы не крепкие кулаки и хорошо поставленный удар моего отца, то я показывал бы характер гораздо чаще. Была ли ситуация незнакомки схожа с моей или же она попала в плохую компанию и с ней случилась беда?

На следующей неделе появился синяк. Сашка, переходя дорогу, споткнулся, и я заметил, что он пристально разглядывает лицо девушки, но не успел я предпринять какие-либо действия (больше всего хотелось толкнуть друга, призывая подойти к ней), как незнакомка решительно развернулась, пряча лицо за завесой волос, и пошла в сторону метро, быстро и не оглядываясь. Мы заторопились следом, и с тех самых пор она ездила с нами в метро. Я ни разу не видел ее на перроне, но, как только занимал место в вагоне, через минуту краем глаза ловил движение, и она опускалась на сиденье прямо напротив нас, откидывалась на спинку, вытаскивала из кармана своей необъятной куртки потрепанную книгу и утыкалась в нее взглядом, даже не листая страницы. Эта ситуация нервировала меня сверх меры; я хотел подойти, почти уверенный, что она намеренно сопровождает нас, но что-то мешало. Сашка за все поездки не проронил ни слова, лишь становился все более напряженным, а между его бровей пролегла складка, которая теперь почти не исчезала. Я знал, что с его склонностью заботиться о слабых и с его внимательностью он не мог упустить все эти перемены, но ведь он не был настолько зациклен на ней, как я; для него она всего лишь попутчица, возможно, он даже не обратил внимания, что фарфоровая пастушка с трамвайной остановки и эта нервная девочка из метро были одним и тем же человеком.

Через несколько дней из ее рук исчезла книга, и девушка уже не делала вид, что читает, а просто невидящим взглядом смотрела перед собой, и даже не знаю, замечала ли она, что мы тоже были в вагоне. Я точно решил, что нам следует поехать до ее станции, но, к моему удивлению, она поднялась перед «Парком Победы», Сашка пришел в себя быстрее, чем я, и рванулся, встал позади девушки, но мы потеряли ее в переходе. Сначала она отстала, и вот уже Сашка наклонился завязать шнурки, а я судорожно рассматривал людей, плотным потоком стремящихся навстречу, и показалось, что справа мелькнул затравленный взгляд знакомых глаз, но тут же исчез.

– Не вижу ее.

Мне было ненавистно, как жалко и неуверенно звучал голос.

– В рот компот! – выругался Сашка, перестав притворяться, что занят шнурками, и выпрямился в полный рост. – В следующий раз подойдем к ней прямо в метро.

Я был так сильно благодарен за отсутствие шуток в мой адрес, что не сразу отметил, каким странным тоном это было сказано, будто он потерял что-то ценное. Тогда я не до конца осознавал, что ее рука уже крепко сжимала оба наших сердца и мы трое были неразрывно связаны.

Девчонка пропала во второй раз. И мне хотелось надавать себе по щам. Почему мы так долго тянули и не подходили к ней?! После синяка на ее лице я четко знал: она в беде. Но мы всё тянули. Чуйка подсказывала: это не просто девчачьи разборки в школе или терки с родителями. Тут ситуация серьезней. И, как оказалось, чуйка не обманывала.

На плавание мы с Жекой давно забили, и я знал: получим от тренера по шее, – но сейчас мне было плевать. Изо дня в день наш маршрут пролегал между трамвайной остановкой и спуском в метро. А потом мы катались по синей ветке, периодически выходя на поверхность на тех станциях, где хоть раз сталкивались с девчонкой.