Мария Фашсе - Правда по Виргинии

Я взяла у него чашки:

– Я не изменилась?

– Нет. Думаю, что нет.

Он продолжал стоять на пороге, прислонившись к косяку и внимательно глядя на меня.

– Мне нравится на тебя смотреть.

Я нахмурила лоб и открыла кран, чтобы сполоснуть чашки.

– Я смотрю на тебя, и вдруг: я тебя вижу.

– Все наоборот.

– Это как?

– Ты меня видишь и вдруг ты на меня смотришь. Я так считаю. На самом деле, неважно. – Я поправилась, потому что пожалела, что превратила такой комментарий в семантическую дискуссию.

В воздухе все еще стоял запах кофе. Мы оба, немного растрепанные, в проникающем в кухню утреннем свете, представляли собой хорошую картину для рекламы кофе.

– И что ты видишь?

– Вижу тебя. Словно я могу одну за одной убрать фальшивых Виргинии и оставить только одну – настоящую. Ты видела когда-нибудь русских матрешек? Так вот, словно остается одна, последняя.

– Как это?

– Уф, – вздохнул Диего. – На самом деле, те, другие, – они не фальшивые, они все – ты. Но они все очень разные.

– Но в целом, какая я?

– Зачем ты это спрашиваешь?.

– Я красивая?

Он усмехнулся и задумался на минуту:

– Не знаю. Иногда. Иногда ты становишься красивой.

– Я умная?

– Не думаю.

Он что, шутит? Нет, Диего не шутил.

– Ты глупенькая. Но мне нравится твоя глупость. Ты фривольная и эгоистичная. – Он говорил медленно, словно перечислял достоинства квартиры потенциальному съемщику. Это были совсем не достоинства.

– Но я тебе нравлюсь.

– Да.

– И что тебе нравится?

– Как ты танцуешь. Как смеются твои глаза. Что ты не умеешь ни говорить, ни ходить, ты ходишь, будто уничтожаешь все и всех на своем пути. Как ты вдруг становишься очень серьезной. Как ты переходишь от смеха к грусти: как будто вода перестает течь из крана.

– Что еще?

– Это такая игра?

– Нет, продолжай.

– Мне нравятся твои родинки и твои лопатки. Что ты вульгарная. Что ты плачешь в кино.

Он немного помолчал и продолжил список, будто забыл что-то важное:

– Ты трусиха, очень всего боишься. И у тебя много предрассудков. Ты старомодная, лучше сказать, незрелая. Кажется, что ты состарилась, не перестав быть ребенком, что ты перескочила из подросткового возраста в пожилой.

Состарилась? Это такая болезнь, называется «синдром Матусалена»: преждевременное старение. Я видела фотографии в журнале. Я вдруг отчетливо увидела себя, такой же, как те дети на фотографиях: маленькой, морщинистой, полысевшей, с нахмуренными бровями.

– Не понимаю, как ты влюбился в меня, – сказала я.

– Мне нравятся твои недостатки. Что ты высокомерная и напыщенная, тебе, прежде всего, важно высказать свое мнение, хотя тебя об этом никто не просит. То есть это недостатки, с которыми можно ужиться. Некоторые не влюбляются в достоинства, им важны именно недостатки, это то что удивляет. Я отлично уживаюсь с твоими недостатками.

– Ты не спросишь меня, какие у тебя недостатки? – сказала я.

– Нет.

– Не хочешь узнать, какой ты?

– Нет. Я тебе нравлюсь таким?

– Да.

– И этого достаточно.

«Мужчины не хотят слышать правду о самих себе. Им это не нужно; они просто не смогут вынести это». – Я записала эти мысли в своей голове. Еще одна статья для «Майо».

Я спрашивала себя, должна ли я чувствовать себя обиженной или разочарованной из-за описания Диего, но мне не было неприятно от его слов, хотя я еще не поняла до конца, что он сказал. Больше всего мне понравилось, что он не сказал: «Ты похожа на свою мать».

Он подошел. Взял мою голову в руки, словно собирался надеть мне наушники.

– Я тебе вот что скажу, – произнес он, – я тебя люблю и принимаю тебя такой, какая ты есть.

Я уже слышала это раньше. Конечно: книга Робин Норвуд.

Я тебя люблю и принимаю такой, какая ты есть. Эта фраза Диего, как каучуковый мячик, отскакивала от всех поверхностей – грязных и горячих тротуаров, витрин, окон автобусов – и возвращалась ко мне. Я приближала и отдаляла ее, как игрушку йо-йо, а затем, наигравшись, убрала ее в карман.

Входя в «Майо», я оступилась, но восстановила равновесие и не упала, никто этого не заметил. Или почти никто. Официант снисходительно улыбнулся мне; уважительная улыбка, которая предназначалась подругам Томаса; словно из уважения к своему начальнику, он переставал видеть в нас женщин.

Работница книжного магазина, девушка с родинкой на ноге, прибежала откуда-то из подсобных помещений. Она бросила на меня оценивающий взгляд, истинно женский, отмечая, что на мне надето, и мою попытку поздороваться с Томасом.

– Томас, тебя к телефону. Елена, твоя жена, – победно произнесла она. Ее взгляд из-за плеча Томаса ясно говорил: «Он не будет моим, но и твоим тоже».

Мой взгляд поверх плеча Томаса, который до сих пор стоял ко мне спиной, тоже говорил ей: «Не беспокойся, я замужем, и Томас точно не тот, с кем бы я хотела изменить своему мужу». Но не знаю, поняла ли она это.

Может ли Томас узнать меня по запаху? Мой запах также не изменился за эти годы, и он узнает его, как я узнаю его запах? Он встал с табурета, повернулся и поцеловал меня, будто с самого начала знал, что я стою там.

Он идет к телефону, и я представляю себе его жену на другом конце трубки. Я представляла ее себе уже много раз. Маленькая, стройная, элегантная, ухоженная, прекрасная хозяйка, склонная к депрессии, безвольная, замечательно готовит. Всегда носит светлые цвета, пастельные и нежные, черный – никогда. По бокам носа мелкие пятнышки. Волосы до плеч, светлые, с красноватым оттенком. Ее голос, который Томас слушает сейчас, мягкий и тонкий, как у ребенка. Она не похожа на меня. Почему мы всегда представляем себе наших соперников с достоинствами и недостатками, противоположными нашим, когда очень возможно, что они похожи на нас и что именно по этой причине мужчины, с которыми мы хотим быть, не решаются оставить их? Но в любом случае Елена мне уже не соперница.

Официант принес мне кофе и еще один стакан виски Томасу, мы одновременно посмотрели в зеркало, ожидая, кто первый заговорит, но никто из нас так и не заговорил. Вошел высокий мужчина с невероятным количеством седых волос. Он поздоровался с Томасом и отвесил мне что-то похожее на поклон, что очень подходило его волосам. Это актер; Он что-то бессвязно говорит о премьерах и телевизионных программах. Когда он разговаривает с Томасом, то не смотрит ему в глаза, но иногда на секунду останавливает свой взгляд на моих, и это выглядит так, словно он дает мне подержать что-то твердое, но в то же время хрупкое на вид, стеклянные шарики. Еще раз поклонившись мне и похлопав Томаса по плечу, он уходит. Томас некоторое время покачивает головой.

– Жаль.

– Что?

– Это случается со многими мужчинами. И с некоторыми женщинами тоже. После сорока. – Томас разделял предложения паузами, словно обдумывал их перед тем, как произнести. – Трудно привыкнуть к тому, что жизнь больше не преподносит сюрпризов. Когда в женщинах больше нет загадки и покорить их можно одним и тем же способом. Твои дети навсегда остаются твоими детьми. Твоя жена – всегда твоя жена. Единственное что становится хуже, – это твои родители. Ты никак не можешь привыкнуть к тому, что сюрпризов больше нет, и ищешь их повсюду.