Виталий Шведченко - Дада

В какой-то раз он принес ей букетик карликовых роз, нёс его спрятанным под курткой. И как-то спонтанно вышло прикосновение их рук. Она не поняла куда идти, и он направил ее, слегка проведя пальцами по ее ладони, после того как вручил ей букетик. Всё происходило естественно и они не подали виду, но внутри он растаял от удовольствия. Легкое тепло исходящее от нее, отразилось в нем многократно и разрослось в пожар. А потом она еще прикоснулась губами к его щеке – за цветочки. То была спичка, брошенная в тополиный пух. После этого началась сущая мука. Хотя прикосновения постепенно становились все более обыденными, они только сильней и сильней разжигали это пламя. Он и без того все дни ждал, когда сможет снова увидеть ее лицо, это средоточие всего на свете. Этому лицу Леонид Андреевич не переставал удивляться. Помимо того, что оно конечно было красиво, была одна загадочная, неуловимая особенность. Смотря в одну точку – в центр ее носа, воспринимая весь ее облик как бы без фокуса, вскользь, когда она говорит что-то своим сладким звенящим голосом, смеется, или отправляет в рот еду и невозмутимо жует, можно было увидеть сразу крайние проявления сокровенного и вульгарного. Эта близость в ней высокого и низкого, и их бесстыдное соседство, представляли для него некое чудо природы. Но касание – это была мука сверх того колдовства. Он вытерпел еще несколько встреч, после каждой из которых ходил как пьяный. И все это запылало в нем еще сильнее после одного эпизода.

В один день была возможность пропасть допоздна. И в тот вечер они сидели в темноте парка на веранде уже закрывшегося кафе с шампанским и ягодами, и с дорогими прекрасными бокалами, купленными просто так на один раз в салоне хрусталя попавшемся на пути. Рита увидела их в витрине, зашла и купила, даже не глянув на ценник. Болтали без умолку (ощущение, что невозможно наговориться так никуда и не ушло), и в какую-то кратчайшую паузу, родившуюся когда она очень громко ударила допитым бокалом о тяжелый деревянный стол, она посмотрела на него со всей серьезностью и решительно сказала: «Чего тут сидеть, может поедем к тебе?» Он потерялся. Начал пытаться что-то ответить, но первые секунды только мычал, подбирая слово. В его голове беспорядочно роились варианты из их многочисленных квартир, которые по большей части простаивали, ожидая роста в цене. Ходить на них с Ритой было опасно – в любой из них мог в любой момент появиться Макс, брат его жены, или какой-нибудь риэлтор с клиентами (что в Москве могло произойти даже под ночь). Да и, сверх того, надо было раздобыть ключи, и где-то могла стоять сигнализация или видеонаблюдение, о которых он мог не знать. С яхтой были все те же самые проблемы, да она в довесок еще по сезону стояла укрытая. Во всей этой внутренней сутолоке он торопился выдать какой-то внятный ответ, но так и остался с первой буквой на языке, которая не смогла родиться даже с пятой попытки. Но мука его скоро прервалась – Рита хрюкнула и расхохоталась в голос. На освещенной фонарями аллее даже кто-то обернулся в их сторону, пытаясь разглядеть хохот в темноте. Она просмеялась, сказала, что таким потерянным она его еще не видела, а потом призналась, что его обручальное кольцо она заметила еще когда он утащил ее с сеанса. Эта жестокая шутка наполнила его счастьем. Он посмеялся вместе с ней, но дело было не в этом. Дело было в том, что он понял все! Между ними уже все понятно. Между ними все было откровенно и безопасно. Это было неподдельно. Он понял, что надо двигаться дальше, больше выносить было нельзя.

Тем же вечером решили встретиться на днях в театре. Леня хотел было протестовать – в театрах его поджидали по меньшей мере две дюжины опасных знакомцев, посещавших все крупные премьеры – но быстро отступил, и вот почему. Оказалось, Рита пригласила его на свой дебют, чему он конечно обрадовался (он то был уверен с самого начала знакомства, что по ней плачет сцена). Но тут же выяснилось, что дебют весьма своеобразный. По скрипту она должна была в течение трех часов стоять нагишом на сцене, окруженная витками колючей проволоки. Постановка, похоже, авангардная. Он смутился. Он был не против три часа наблюдать обнаженную Риту (своеобразное превью), но наличие других зрителей его крайне раздосадовало. Рита увидела его смущение и успокоила – остальные артисты тоже будут au naturel. Розанов изумился – постановка задумывается еще более прогрессивная, чем он сначала вообразил. Осталось поинтересоваться, не надо ли будет раздеваться зрителям. Потом, правда, выяснилось, что на гениталиях артистов все же будут какие-то ленточки.

Однако в день премьеры судьба преподнесла ему скверный сюрприз. Приехал Макс, упомянутый уже как-то младший брат жены, то бишь Розанову шурин. Он приехал с утра и все засуетились по дому. Тома, волоча мимо пустой чемоданчик, протараторила, что забыла предупредить его. Розанов в замешательстве еще ходил по квартире, не понимая, о чем его забыли предупредить и не понимая, надо ли и ему тоже собираться. Макс заметил это и обратился лично: «А ты что, в пирамиду не поедешь?»

Замешательство от этого только возросло. Тут надо подробнее сказать про Макса. Максим Генрихович Гафт был для Розанова человеком особенным. В семье Томы он был единственным настоящим бизнесменом. По темпераменту, по манере держаться, что-то среднее между героем и проходимцем. Сложно выразиться. Еще на свадьбу с Томой, в незапамятные времена, Макс умудрился принести в подарок ящик дефицитного заграничного шампанского. Такой марки никто раньше даже не слышал. А он тогда был еще простым студентом. Наделенным как видно от природы чрезвычайной способностью добиваться своего. У него был несгибаемый характер в сочетании с какой-то потусторонней удачей и чуйкой, интуицией хищника. Даже Леня не знал и половины его связей и занятий и мог только догадываться о его реальном влиянии. Говорил он тихо, кротко. А погруженный в раздумья о делах, часто ритмично, непременно мягко и не спеша сжимал и разжимал кулаки. Макс в Томе души не чаял. По возрасту он был младшим, но по их отношениям он всю жизнь был за старшего. Так было всегда, но особенно проявилось когда умерла их мать, которая вырастила их обоих. Именно Макс выбил для сестры рекомендации обкома с которыми она поступила в университет. И Макс, как будто отец для своей сестры, не принимал Розанова в качестве ее ухажера. И Розанов очень долго завоевывал доверие Макса, на это ушли годы. За эти годы Леня и привык то ли заискивать, то ли бояться. Потакать каждой прихоти, не дай Бог вызвать какой конфуз. А позднее, мало того, добившись таки этого заветного доверия, он только еще сильней посадил себя на этот крючок, когда Макс специально расчистил в захваченной им серыми методами компании главное место для Розанова. В сущности, все положение Томы, все ее возможности, а следом и возможности Леонида Андреевича, были лишь следствием львиной хватки этого Макса. Розанов, конечно сам был довольно способным управленцем, но к точке своего настоящего положения его все же привели за ручку.