Риза Грин - Девять месяцев из жизни

Bay , думаю я. Значит , так мы обращаемся с беременной женой . Вот вышла бы сейчас из гардеробной Коротышка, тогда бы он увидел разницу. Но вместо нее выходит Зоя и запрыгивает к нему на кровать, устраиваясь поудобнее в ворохе подушек.

– Хорошо, – говорю я. – Я отнесу их назад.

Он снова смотрит на меня, поглядывая одним глазом в телевизор:

– И сколько они стоили?

Не двигая головой, Зоя тоже переводит взгляд на меня. Я не обращаю на нее внимания.

– За эти и две пары «Севен» – примерно шесть. Эндрю хватает пульт от TiVo и нажимает на паузу.

– Шесть чего – шесть сотен? – вопит он. – Ты потратила шесть сотен на три пары джинсов? Я думал, тебе на всю беременность этого хватит!

Я смотрю на него в полном ужасе. Он издевается надо мной? И это человек, чья мать в восьмидесятых спокойно выкладывала две штуки за сумочку от Шанель, не усомнившись ни на секунду. Он прекрасно знает, сколько стоят нормальные вещи: ему просто не хочется верить, что я их действительно могу купить.

– Эндрю, – говорю я возмущенным тоном типа «да-как-ты-смеешь-сволочь». – Пожалуйста, не надо так. Одежда для беременных стоит дорого, и, нравится тебе это или нет, мне нужно что-то носить. Мне нужно в чем-то ходить на работу, мне нужно в чем-то ходить в гости и мне нужно в чем-то ходить дома. Но теперь можешь не беспокоиться. Теперь я в курсе, насколько привлекательной я тебе в них кажусь, так что я пенни больше не потрачу.

Реву. Опять. Но Эндрю уже повернулся к телевизору, отключившись от меня где-то на этапе «в чем-то ходить на работу», так что он этого даже не замечает. Я иду обратно в свою гардеробную, Зоя спрыгивает с кровати и семенит за мной.

– Заткнись, – говорю я, грозно тыкая в нее указательным пальцем. – Я не хочу этого слышать.

Она пожимает плечами и поворачивает обратно, явно намереваясь подлезть к Эндрю, чтоб почесать пузичко. Предательница.

Не прекращая всхлипывать, я стягиваю джинсы и укладываю их обратно в пакет, а из-за двери мне продолжают рассказывать об инженерном чуде моста Золотые Ворота.

Когда мы добираемся до ресторана, Джон и Джули уже сидят за столом и ждут нас. Опаздываем мы, потому что я никак не могла найти блузку, которая прикрывала бы эластичный пояс моих новых джинсов, опять рыдала и выкидывала на кровать все мои кофточки, пока Эндрю с Зоей прятались на кухне.

– Ой, Лара! – пищит Джули при виде меня. – Какие милые джинсики. Ты в них шикарно выглядишь.

Я смотрю на Эндрю с презрительной ухмылкой. После неудавшейся попытки соблазнения четыре часа назад я не сказала ему ни слова и твердо намерена продолжать тактику молчания в комбинации с саркастическими примечаниями и взглядами «какой-ты-гад-я-тебя-ненавижу».

Кстати, живот у Джули огромный. Огромный-огромный. В остальном она выглядит прекрасно, руки и ноги остались тоненькими – вот только непонятно, это из-за того, что по контрасту с ядерным зарядом в средней части корпуса все остальное кажется маленьким, или потому что весь жир собрался в одной точке? Ей осталось еще пять недель, но она уверена, что будет рожать раньше.

– Нервничаешь? – спрашиваю я. Сама-то я нервничаю. Мне для этого хватает одного ее вида.

– Да не очень, – говорит она. – Мы ходим на предродовую подготовку, и я присутствовала на родах всех своих племянников, так что, по-моему, я знаю, чего ждать. И я каждый день смотрю «Роды по-настоящему». – Она понижает голос до шепота. – Я вообще-то никому не говорила, не хочу сглазить, но я подала заявку на участие в шоу.

– Ты – чего ? – говорю я.

Сама-то я это шоу так и не посмотрела – руки не доходили, и даже не записывала его на TiVo, но, если судить по описаниям Джули, я совершенно уверена, что более тупого шоу я в жизни не видела.

– Подала заявку. Это будет супер – моя беременность и роды моего первого ребенка в профессиональной записи в телешоу. Как будто документальный фильм про себя. – Она видит, что выражение ужаса так и не сошло с моего лица, и пытается настаивать: – Да ладно тебе, ты представь, как ты смотришь все это через двадцать лет вместе с ребенком – супер!

Не супер. Никакой не супер. Я бы повесилась, если бы моя мама захотела посмотреть со мной эти сопли и слюни.

– Джул, подожди, но ведь это будет по телевизору . Люди будут смотреть, как ты пыхтишь и тужишься... Черт, Джул, они и промежность снимают? То есть, ты хочешь сказать, тебя это не смущает?

Она закатывает глаза:

– Перестань, это же дневная передача. Никого голым не показывают. Они снимают от шеи и выше, а я буду на обезболивающих, так что вряд ли буду орать и корчиться. Это будет здорово. Это будет весело.

Я сижу и думаю, что, если это действительно произойдет, я не знаю, захочу ли я, чтобы мы оставались друзьями. Как у меня могут быть друзья, которые делают такие вещи? Это так же отвратительно – нет, это еще более отвратительно, чем иметь в друзьях участницу шоу «Холостяк» и смотреть по телевизору, как она на всю страну «влюбляется» в мужика, которого знает двадцать минут, потом – как он приходит знакомиться с ее родителями и как они сидят за столом в гостиной, а она задает ему дикие вопросы типа того, как он ее оценивает в сравнении с остальными тремя девицами и что он думает о выпавшей на его долю удаче – быть избранным Холостяком и уехать в Айдахо, или Небраску, или откуда там еще берутся двадцатитрехлетние девахи, которые хотят выйти замуж, очень хотят выйти замуж, умирают как хотят выйти замуж за этого мужика и уже видят себя, двадцатитрехлетних, в роли миссис Холостяк или Матери Детей Холостяка. Да. Однозначно, это еще более отвратительно.

– А твоих друзей они будут снимать? – спрашиваю я.

– Думаю, нет, хотя не знаю. Все зависит от того, как мы организуем вечеринку перед родами. Если я их приглашу – наверное, ты в кадр тоже попадешь. Но, по-моему, лучше снять это в более интимном варианте, только я и Джон. А ты как думаешь?

– Я думаю, что это полное безумие, но это твое дело. Я понимаю, что задела ее лучшие чувства, и мы обе молча пялимся в меню.

Я не представляю, что заказать. Пасты совсем не хочется, но больше мне здесь ничего не подходит. После того несчастного случая с курочкой вся птица вызывает у меня стойкое отвращение. И рыба тоже. И практически все красное мясо, кроме хорошо прожаренных гамбургеров, обильно политых кетчупом. О, и манго! От манго у меня начинается отрыжка. Наверное, от этих дурацких волокон. Ладно, деваться некуда, остается паста.

Захлопываю меню и поворачиваюсь обратно к Джули.

Надо разрядить обстановку. Надо использовать эту естественную паузу в разговоре и сменить тему. Надо рассказать Джули про магазин, и про Коротышку, и про то, каким засранцем оказался мой муж, и про неисчезающую выпуклость живота. Но я не могу. Я просто не могу.