Риза Грин - Девять месяцев из жизни

– Знаешь что? – говорю я. – Я, пожалуй, тоже покакаю. Прямо сейчас. Мы вместе покакаем. Готов? Раз, два, три!

Я хочу, очень хочу, но не могу. Просто не могу в его присутствии. Мое пыхтение так же ненатурально, как те звуки, которые он мне только что изображал. Я понимаю, что я ничем не лучше двухлетнего ребенка. Я жалкая истеричка. И Эйден, следящий за мной своими цепкими глазками, прекрасно это знает. Но тут меня захлестывает волна отвратительных воспоминаний: все глупости и нелепости, которые я устраивала, чтобы, не дай бог, никто не увидел, что я иду в туалет, все оправдания, которые я изобретала, чтобы объяснить, почему мне надо срочно уйти куда-то, все мучения с больными кишками, которые я терпела столько лет, – все это проносится перед моими глазами, как в жутком психоделическом кошмаре на фекальныю тему. Ужасно.

Надо постараться. Я должна это сделать хотя бы для Эйдена. Я не хочу быть даже частично ответственной за то, что он станет какафобом вроде меня. Как я буду жить, зная, что я усугубила, а то и привнесла новые проблемы бедному невинному ребенку?

Закрываю глаза, набираю побольше воздуха и тужусь. Без дураков.

– Хххххыыы. – Я открываю глаза и смотрю на Эйдена. – Ладно, парень, теперь твоя очередь.

Он радостно улыбается. А потом улыбка вдруг резко исчезает, лицо кривится, и он издает громкое рычание: – Гхххыннн.

Одновременно со звуком выходят газы. Он слышит эти звуки и застывает в полном недоумении, тут же перестает тужиться и вопросительно смотрит на меня.

– Все в порядке, – говорю я, – Это совершенно нормально. Давай, постарайся еще.

Минут пятнадцать мы пыхтим и тужимся вдвоем, всякое стеснение исчезает, мы расслабляемся и начинаем чувствовать себя абсолютно комфортно, а звуки, которые мы издаем, становятся все громче и громче, пока мы не начинаем орать в голос. И, должна вам сказать, это так освобождает! Я не помню, когда я последний раз чувствовала себя настолько свободно и расслабленно.

Когда все сказано и сделано, выясняется, что мы оба добились успеха. Не знаю, как Эйден, но мой желудочно-кишечный тракт облегчился на полтора килограмма.

– Ну что, Эйден, хорошая работа, – говорю я.

Не вставая с унитаза, я протягиваю ему руку, и мы обмениваемся крепким рукопожатием.

– Акакал! – говорит он.

– Видишь? Все получилось. И у меня получилось. Он с восхищением смотрит на меня.

– Все какают! – объявляет он.

Я слушаю его и думаю о том, что ничего более приятного мне в жизни не говорили. Никогда.

– Совершенно верно. Все какают. Знаешь что, Эйден, – я, наверное, оставлю тебе свою книжку. Будешь ее читать и вспоминать меня. Только будь с ней поосторожнее, хорошо? Она для меня много значит.

Не уверена, что он понял последний пассаж, но ему и не обязательно. Я поняла, и этого достаточно.

Из коридора слышен голос Стейси. Она зовет нас. Что она думает – даже представить не берусь. Только теперь мне все равно. Наконец-то мне действительно все равно.

– У вас тут все в порядке? – спрашивает она.

– Да! – ору я. – У нас все шикарно!

По дороге домой я останавливаюсь у магазина, в котором я покупала злополучную игрушку для племянницы Джули – как теперь кажется, ужасно давно. Воодушевленная успехом с Эйденом, я решаю, что пора приступить к воспитанию еще кое-кого.

Когда я приезжаю домой, Зоя, как всегда, ждет меня у входной двери. Прекрасно. Тебя-то мне и нужно.

– Здравствуй, Зойчик, – говорю я, чешу ей спинку и целую в нос, пока она вылизывает мне лицо и обнюхивает, чтобы выяснить, где я была. – А мама тебе сегодня сюрприз приготовила, – говорю я.

Она выжидающе смотрит на меня, ушки на макушке, и я знаю, что она думает, что сюрпризом будет что-нибудь вкусное.

– Нет, пуся, это не стейк из мексиканского ресторана, извини. Я принесла кое-что получше. Намного лучше.

Я тащу сумку в комнату, и она трусит за мной, явно недоумевая, что же это такое, что лучше стейка из мексиканского ресторана. Хвост двигается со скоростью вентилятора. Блин, надо было сначала показать, а потом говорить.

Я открываю сумку и достаю куклу – размером с натурального младенца, гугукающую, сосущую бутылочку и писающую в подгузник куклу, – беру ее на руки и качаю как ребенка. Итак, начинаем наш образовательный курс.

Зоя встает на задние лапы и, упираясь передними в мои ляжки, пытается рассмотреть таинственный предмет, который предположительно лучше, чем мексиканская говядина. Я продолжаю качать куклу и начинаю разговаривать с ней тем самым тонким голоском, который до нынешнего момента предназначался для Зои и только для Зои.

– Привет, Паркер, – говорю я кукле. – Какая ты хорошенькая. Какая у меня славная девочка.

Я расхаживаю по комнате, тискаю куклу и разговариваю с ней. Каждый раз, когда я включаю детско-собачий голос, Зоя начинает вилять хвостом, но тут же останавливается, понимая, что я говорю не с ней. Она подпрыгивает, чтобы привлечь мое внимание, но я ее игнорирую. Бедная собака следует за каждым моим шагом, пытаясь понять, что же я такое делаю и какое это имеет отношение к ней. Наконец она сдается.

– Ладно, – говорит ворчливый голос – Что за фигня здесь происходит?

Я нагибаюсь до ее уровня и подношу младенца прямо к ее лицу:

– Я хочу, чтобы ты была готова к появлению ребенка. Чтобы ты увидела, на что это похоже. Ты теперь будешь старшей сестренкой, а это значит, что теперь ты уже не все время будешь центром внимания.

Зоя мотает головой.

– Ты делаешь большую ошибку, – говорит она. – Слышала я про этих детей. Ничего хорошего. Они все переворачивают вверх дном. Они ломают весь распорядок, а ты знаешь, как я люблю мой распорядок.

– Нет, дорогая, я не делаю ошибки. Жизнь меняется, привыкай. Посмотри лучше сюда.

Несколько секунд она обнюхивает куклу, а потом обращает на меня презрительный взгляд.

– Это кусок пластмассы. – Она с отвращением мотает головой. – Ты все-таки странная.

Она разворачивается и уходит от меня, бормоча по дороге:

– Лучше, чем мексиканская говядина. Ну конечно .

Я закрываю глаза и вздыхаю. Вот и весь образовательный курс. Боюсь, ей эти знания достанутся нелегко, как, впрочем, и всем остальным.

Всю неделю я просидела на телефоне, обзванивая колледжи, и, похоже, этот год получается очень удачным. Детки еще не знают (я не имею права им рассказывать), но меня заверили, что возьмут как минимум по одному человеку в Стэнфорд, Йель, Гарвард, Дартмут и Принстон, потом Пенсильванский берет шестерых, Корнелл троих, двоих – Колумбия и двоих – Мичиганский технический. Висконсин берет почти половину класса, Бостонский университет может взять человек девять, а Университет Джорджа Вашингтона обещал принять двенадцать-тринадцать.