Катажина Грохоля - Заявление о любви

— Сюда нельзя, что ты здесь делаешь?!

В ту секунду он слегка пошатнулся, но человек схватил его за руку и втащил в башню. Ему хотелось плакать, потому что дядя был зол. В горле у него пересохло, но ведь он непременно должен увидеть другой берег!

Он отвернулся и стал смотреть на море, совершенно не слушая незнакомца. Но море казалось таким же бесконечным, как и снизу, и ничего не было видно, кругом вода, одна вода. Наверное, он плохо видит. Пусть этот человек его не отвлекает. Потому что ему нужно увидеть. И все темнее становится, а с той стороны надвигается туча. Нет, плакать не станет, он уже большой, а большие мальчики не хнычут! Быстренько вытрет глаза и увидит, должен увидеть. Мужчина нагнулся над ним: что ты должен? Я должен увидеть другой берег! Другой берег! Так это же море! Человек расхохотался. Он ничего не понял. Разве у моря нет другого берега? Есть, но ты его не увидишь. Пойдем, отведу тебя вниз. Ничего, совершенно ничего не понял этот загорелый мужчина. Он никуда не пойдет, пока не увидит другого берега, он не может идти вниз, никуда не пойдет!

Он отбивался руками и ногами. Потом в башню поднялись еще двое мужчин… Что случилось дальше, он не помнил, а когда пришел в себя, увидел свои ноги в песке по щиколотку и маму, извинявшуюся перед теми людьми.

Хотел увидеть другой берег, сказал человек в плавках. Он уже не сердился и улыбался маме. А она ответила: неужели? Отец с ним шутил перед отъездом, а он поверил. Ох уж эти дети, вздохнул мужчина, а мама добавила: он же еще глупыш.

Когда эти слова дошли до его сознания вместе с шумом волн, он понял, что никогда у него не будет железной дороги, собирания рельсов, разложенного дивана, закрытых от мамы дверей, семафоров, туннелей, папиного смеха, билетов для мамы, вообще ничего. Папа знал об этом, просто считал его ребенком. Отец знал, что он никогда не увидит другого берега, поэтому шутил с ним и обещал, что купит все, что ему захочется.

Вечером он даже не плакал. Мама пыталась объяснить ему: море настолько огромное, что никто, даже тот, у кого очень хорошее зрение, не может увидеть другого берега, и просила не огорчаться.

Но решение уже было принято. Он знал, что нужно идти вперед. Должно же быть такое место, откуда виден Другой Берег. Он найдет его. Ничего, что вода такая холодная. Он знал, что увидит Другой Берег, когда немного приблизится к нему. Всем докажет. Докажет папе. Он возьмет с собой только оловянного солдатика. А мама хотела, чтобы было как лучше. Это не ее вина.

Поэтому прежде, чем пойти вечером к морю, он положил ей на кровать желтое птичье перо.

Кшиш Ветрогон удивительным образом умел влюблять в себя девочек. Ему удавалось это делать с помощью вечного пера. Обычные перья синими или черными чернилами портили бумагу, выдергивая тоненькие, как волос, волокна целлюлозы, и оставляли кляксы. Иногда буква «з» разрывала бумагу, перо при сильном нажатии раздваивалось, и черные капли размывали с трудом написанное предложение. Перо Кшиша Ветрогона не царапало бумагу, оно скользило как шарик, а за ним тянулась череда красивых синих букв. С помощью этого пера Кшиш и влюблял в себя всех девочек в классе.

— Хочешь потрогать? — спрашивал он, и его черные глаза впивались в девчачью робость, как стрелы. Он никогда не ставил девочкам подножки и не дергал их за косы. Только Аню.

И только Ане он писал коротенькие письма на вырванном из середины дневника двойном листочке бумаги. «Я люблю тебя больше всех на свете», — свидетельствовало перо Кшиша Ветрогона.

Аня, судорожно сжимая в руке послание Кшиша, убегала на перемене в туалетную комнату и, закрывшись в кабинке, до самого звонка повторяла: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя». Она сидела на крышке унитаза, а Бальбина барабанила в закрытую дверь:

— Выходи, я хочу писать!

«Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. — Аня поворачивала фарфоровую ручку. — Я люблю тебя. — Вода с шумом лилась в раковину. — Больше всех на свете».

Бальбина стояла за дверью кабинки.

— Дурочка, — говорила Бальбина, стуча в дверь.

«Я люблю тебя».

— Сама ты дурочка. «Больше всех на свете».

— Ты дурочка, и Кшиш дурачок, — произносила Бальбина с высокомерием. — Папа мне тоже купит такое перо.

Вечные перья в то время считались редкостью. У детей их не было. Лишь немногие взрослые, богатые и нечестные, имели такие перья. И Кшиш. Но только не Бальбина.

«Я люблю тебя больше всех на свете».

Аня смеялась и возвращалась на урок как ни в чем не бывало. Как будто и не получала письма от Кшиша Ветрогона. Украдкой она отрывала кусочек бумаги и писала: «Я тоже». «Ж» выводилось тщательно, с ее обычного пера стекали чернила, буква становилась большой и тяжелой. Это имело смысл. Кшиш получал свернутый в рулончик листочек, разворачивал его и смотрел на Аню. Она тем временем смотрела в окно, однако слышала, как Кшиш вырывал очередной клочок бумаги. Она смотрела в окно: «Я люблю тебя».

Шорох сворачиваемой бумаги нарушал тишину. Но его слышала только Аня. Затем, хлопая ее по плечу и протягивая записку, Оля с завистью говорила:

— Держи. От жениха, — добавляла она со злостью.

«Когда я вырасту, женюсь на тебе», — обещал Кшиш Ветрогон. Буква «у» выходила из-под его пера, как птица с раненым крылом. От этого «вырасту» Ане становилось тепло.

Возвращаясь домой, Аня старалась не наступать на зазоры между квадратами тротуарной плитки — чтобы не случилось несчастья. Она подпрыгивала от радости, потому что был май, ей было почти девять лет и она пребывала в счастливой влюбленности.

— Кшиш обещал, что женится на мне, когда вырастет, — объявила она родителям во время ужина.

В тот день на ужин были макароны с творогом. Ее сестра вытаскивала вилкой самые длинные и, спрятав один конец за щекой, всасывала с легким свистом.

— Пусть она не балуется за едой, — сказал отец маме.

— Не балуйся за едой. — Мама сделала замечание сестре Ани.

— Когда я вырасту, выйду замуж за Кшиша, — проговорила Аня.

Ее сестра со вздохом отложила вилку:

— Я по-другому есть не умею.

— Пусть она сейчас же перестанет, иначе я выйду из-за стола, — пригрозил отец.

— Когда я вырасту… — еще раз попыталась Аня. Ее сестра всосала макаронину.

— Я же сказал, — произнес отец и встал.

— Видишь, что ты натворила! — рассердилась мама, дав подзатыльник сестре Ани.

— Мамуля, — опять начала Аня, — Кшиш…

— Пойди и попроси у папы прощения, — сказала мама ее сестре.

Сестра встала из-за стола, наклонилась над кастрюлей и схватила длинную макаронину. Она скользнула как живая и исчезла у нее во рту.

Аня насыпала в тарелку сахару. «Я люблю тебя». Макароны с творогом и сахаром лежали в тарелке светлой массой. «Больше всех на свете».