Мэв Хэран - Вернись, бэби!

Изначальные обитатели этих домиков сегодня попадали бы в обморок при виде своих жилищ. Теперь всякий старался переплюнуть соседей обилием подвесных цветочных корзинок, декоративными тачками со всевозможными фигурками, секционными теплицами и белой садовой мебелью.

Никто из обитателей этих коттеджей больше не имел профессионального отношения к земле, разве что садовник-дизайнер сомнительной сексуальной ориентации, обосновавшийся в бывшей школе и зарабатывавший на жизнь составлением садовых композиций по законам фэн-шуй.

И лишь один коттедж устоял перед этим натиском дачной культуры, хотя слово «коттедж» не в полной мере передавало элегантность выдержанного в классических пропорциях желтого каменного дома с белой дверью под красивым резным козырьком. Это и был дом Би, плод гастролей всей ее жизни, поездок по бывшим колониям с осовремененными постановками по Ноэлю Кауарду и вечнозелеными мюзиклами типа «Бойфренда». Если мать и мучилась угрызениями совести за то, что вечно отсутствовала на протяжении всего Стеллиного детства, оставляя дочь то на попечение монашек, то в пансионах, – она этого никогда не показывала. Монашки добросовестно присматривали за Стеллой и просто пришли в экстаз, когда после трех дней молчаливого затворничества ей начало казаться, что она услышала глас божий и почувствовала призвание принять постриг. Когда тянущие боли в животе, которые тринадцатилетняя Стелла приняла за глас божий, оказались всего-навсего предвестниками первой менструации, монашки потеряли к ней всякий интерес.

Стелла улыбнулась. Ее наивысшим приближением к монашеской жизни с тех пор стала роль полоумной, сексуально озабоченной матушки-настоятельницы в фильме Кена Рассела. Будем надеяться, что ее монашки этого фильма не видели.

– Стелла, дорогая, вот так сюрприз! Почему с вокзала не позвонила? Я бы за тобой приехала.

Би сняла широкополую шляпу, которую всегда надевала, когда возилась в саду, и обняла дочь. В придачу к шляпе на ней были застиранные брюки для верховой езды, допотопные сапоги того же назначения и белая блуза с оборками. Она по-прежнему пользовалась накладными ресницами, как в былые сценические времена, и являла собой нечто среднее между Витой Сэквил-Вест и Барбарой Картленд.

Стелла мысленно помолилась, чтобы в отличие от Виты у ее матери не было умопомрачительной интрижки с чужой женой. Скорее всего, нет. Все бы соседи знали, а кроме того, несмотря на неумолимые годы, Би предпочитала мужское общество.

– Привет, Беатрис, мышь белая. – Стелла с матерью никогда не баловали друг друга сентиментальной лексикой. – Рада тебя видеть.

– Я тоже. Ты как раз вовремя – поможешь мне выдавить двадцать четыре стакана апельсинового сока.

Озадаченная, Стелла проследовала за матерью в тенистую, прохладную гостиную с низкими потолочными балками и бледно-желтыми стенами. Ее мать, которая никогда в жизни не была любительницей дачного светского общества, на закате дней необычайным образом обрела к этому вкус. Возможно, это была всего лишь очередная роль из того множества, что ей доводилось играть. Би исполняла ее, как и все прочие, блистательно.

– Господи, зачем же тебе двадцать четыре стакана сока? – спросила Стелла. – Надеюсь, ты не ждешь в гости мужской хор?

– Нет, всего лишь детей из приходской школы. Я разрешаю им сюда являться, брать мои старые вещи и играть для меня какую-нибудь пьеску. Они будут в восторге, если их судьей станешь и ты. Хотя, мне кажется, они так юны, что вряд ли видели тебя на сцене. – Она сделала многозначительную паузу. – К счастью.

– Даже не надейся. Плакат из этого дурацкого фильма про мотоциклистку висит в каждой спальне в лучших мужских школах. Информация из надежных источников.

– Да уж, и все из-за того, что под кожанкой у тебя ничего нет. – Реплика Би прозвучала немного излишне язвительно. – Не обольщайся. Твое актерское мастерство тут ни при чем.

– Я и не обольщаюсь.

Дальнейшая дискуссия была прервана нашествием шумной орды детей, с гиканьем и прыжками вывалившихся из микроавтобусов. В соседних домиках неодобрительно вздрогнули набивные занавески. Би и виду не подала. «Как похоже на маму, – подумала Стелла, – даже не поинтересоваться, зачем вдруг нагрянула дочь, посреди рабочей недели и без звонка».

А зачем она, в самом деле, приехала? Если ей требуется лишняя доза заверений в том, что она еще достаточно молода для роли в «Ночи», то вряд ли для этого стоило обращаться к Би.

Дети, уже облаченные в наряды дам Викторианской эпохи, и высшего и сомнительного общества (одна миниатюрная рыженькая была в брыжах и камзоле), явили зрителям малоправдоподобную эклектическую постановку, в которой одновременно действовали Елизавета I и миссис Бриджес из «Вверх по лестнице, ведущей вниз».

– Блестяще, мои милые! – поздравила Би. – Вы все играли просто великолепно.

– Эти шмотки стоят целое состояние, – заметила Стелла, видя, как десятилетняя Джульетта наступила на шелковую туфельку одной из распутниц, оставив огромное пятно. – Ты бы лучше продала их с аукциона, чем отдавать на растерзание этим чадам.

– По мне, лучше пусть от них будет хоть какая польза, – отозвалась Би. – А теперь, пожалуйста, снимите мои великолепные наряды, прежде чем я угощу вас соком, – произнесла она авторитетным тоном прирожденной учительницы. – И не забудьте повесить их на плечики, чтобы они сгодились и для следующего представления! – Она опять повернулась к дочери: – Ты никогда не видела особого смысла в детях, правда, дорогая?

– То есть? – ощетинилась Стелла.

– Ну, ты же решила, что не создана для материнства. И должно быть, поступила вполне разумно. – Би сказала это таким тоном, что было ясно: она думает совершенно иначе.

Стеллу захлестнула жгучая злость. Мама не в силах удержаться от колкостей!

– Ты так и не простила мне, что я его отдала на усыновление, да?

– Конечно, я считаю, что ты поступила как эгоистка. Можно было найти другой выход, менее радикальный. Если бы ты попросила, мы бы что-нибудь придумали.

– Эгоистка? – Стелла услышала, как у нее повышается голос без малейшего намека на голосовые модуляции, которыми она с таким трудом овладевала в годы учебы. – Значит, я – эгоистка? Как мило слышать это из твоих уст!

Все воспоминания об одиночестве и чувстве заброшенности в этом чертовом монастыре, где она вынуждена была торчать даже на каникулах, нахлынули на нее. Ее охватили злость и обида. Какое лицемерие!

– Тебе до меня вообще не было дела! Ты только и делала, что шлялась с отцом по самым немыслимым курортам и воображала, что у меня все прекрасно.

Би словно ожгло плетью; складки кожи на ее высохшей шее вдруг побледнели и стали похожи на гимнастические обручи.