Янка Рам - Жена моего брата

Оттягиваю рывком галстук, отрывая нечаянно верхнюю пуговицу на рубашке. Губы растягиваются в улыбке. На мгновение. Но несколько секунд я мля счастлив, как пёс, которого погладили. Ужин…

А можно между нами поставить тонкое разделяющее стекло? На всякий случай. Не гони, Черкасов, не передается эта хрень бытовым путём. Тебя же не в постель пригласили, а на ужин. Посидите в ресторане на приличной дистанции.

– Где ты?

Сомнения… Но желание побыть с ней немного, побеждает.

– Дома.

Ооо, черт.

– Может быть, в ресторан? Обещаю выбрать самый впечатляющий.

– Нет. Я уже всё приготовила. Я Вас жду.

О, боги! «Найди причину! Откажись!» – уговариваю я себя. Не будь у меня положительного теста, сегодня она была бы моя. Во всех смыслах этого слова. Просто… какой же это потрясающий кайф – иметь возможность, обнимать, целовать, присваивать! Эти губы были так близко! В секунде от поцелуя. В мгновении до точки нашего невозврата. Отпустил бы я её после поцелуя? Не-е-ет! Ни за что.

Закрывая глаза, фантазирую. Губы прикрываются и горят, я жадно облизываюсь, сокращаясь от возбуждения. Всё, Черкасов, это теперь недоступна часть реальности. Ты бестелесное привидение еще полгода. Прими это. Усвой это! Сдергивая с запястья часы медленно кручу их на пальце. Они встали. В первый раз в жизни у меня встали часы. Как символично… Моя жизнь на паузе. А её – нет! И может так оказаться, что это последнее свидание со Златой. А завтра она будет принадлежать другому мужчине. И так и будет, вообще-то. Особенно, если ты не приедешь. Ее приглашение значит только одно, она не хочет выбирать Родиона. И я делаю саму глупую вещь в моей ситуации – еду.

И да – в этот раз я не лажаю с букетом.

Покупаю бутылочку хорошего вина. Когда меня последний раз женщина приглашала на ужин к себе домой? Такая женщина, чтобы я согласился. Да никогда! Моя жизнь устроена максимально просто. Как черновик. Пока все силы вложены в компанию, а в личной жизни довольствуюсь простым и малым, но мечтаю о большом и полноценном.

Дописался на черновик, Черкасов? Ага, так что чистовик испачкал. Паркуюсь возле маленького, но выстроенного в стиле средневекового замка домика Ивана Михайловича. Не самый престижный район. Но пока еще спокойный. Ворота – стальной частокол. Я вижу парадный вход в дом. Нажимаю на звонок.

Открывает мне охранник. Свет ярких фонарей освещает всё по периметру.

– Этим входом не пользуются, – тормозит он мою попытку подняться на крыльцо. – Пройдёмте.

Мы обходим дом.

– Тиша, слезай! – стоит спиной ко мне у высокого ранета Злата, уперев руки в бока.

– Злата Романовна, к Вам гости.

Разворачивается.

– Что случилось? – смотрю наверх.

– Аа… да, ничего, – поправляет немного растрепавшиеся волосы.

На ветке, прислонившись спиной к стволу сидит Тихон. Метра три высота…

– Тихон, привет.

– Здравствуйте.

– Проходите в дом, – отворачиваясь от Тихона, показывает мне на вход чуть поскромнее, чем парадный.

В спину ей тут же прилетает ранеткой. Слышу глухой шлепок и вижу, как вздрагивает. Глаза мстительно вспыхивают, веки тяжелеют, но делает вид, что ничего не было.

Разворачиваюсь, чтобы зайти в дом и в отражении затенённого стекла окна вижу, как она поднимает пару ранеток и отточенным движением швыряет обратно в Тихона.

– Ай!

Хруст веток.

Ну, дети! – прячу улыбку.

И меня и самого расслабляет, снимая с плеч лет пятнадцать. Проблемы, заботы будто отъезжают немного подальше. Когда-то и я по деревьям в нашем саду лазил.

– Проходите, – опережая, Злата поспешно открывает мне дверь.

– Поссорились?

– Нет, с чего Вы взяли?

– Да так… – ухмыляюсь я.

Живая девушка. Сто лет в моей жизни не было живых девушек. Всё как-то по сценарию в последнее время. Только лица меняются. Хочется погладить ее по спине. Там вырез, открывающий лопатки. И между ними красный след от ранетки. Но держится она как принцесска, изящно и не подавая виду, что больно, гордо выпрямив плечи и задрав подбородок. Отдаю ей в руки букет.

– Спасибо за приглашение.

– Сюда, – уводит она меня в столовую.

– Сама готовила? – наблюдаю как накрывает для нас стол.

Между широким поясом свободных брюк и в цвет им свободным топом – узкая полоска плоского загорелого живота. Топ ассиметрично съезжает с одного плеча. Шея очень красивая… я целовал уже эту шею…

Тяжело сглатываю. Бестелестный, ты, Черкасов! Напоминаю себе.

В глаза смотри!

– Сама, – скромно.

Круто. Женщины в моей семье никогда не готовили сами. У нас всегда был повар. Ставит чашку передо мной.

– Ничего что я по-простому без сервировки? – смотрит мне в глаза.

Коротко улыбаюсь. Да мне вообще все равно. Рядом со мной побудь…

– Тихон не присоединится?

– Он поел уже.

В голосе сквозит недовольство.

– Пахнет вкусно… – вдыхаю я запах блюда.

В глубокой глиняной чашке с резными боками, белая маслянистая жидкость с оранжевыми разводами и шариками.

– А что это? На икру красную похоже.

– Лосось в сливках с икрой. Мама раньше всегда готовила. Когда гости приезжали. И я теперь для гостей готовлю.

– Ух ты. Ммм… – тут же выдаю я стон удовольствия, пробуя первую ложку.

Злата передаёт мне черный хлеб, зелень… Молча едим, встречаясь взглядами. Она немного расслабляется. Мне так кайфово, словно в эти сливки было намешано пару ложек дури. Точно ведьма…

– Может вина? – словно опомнившись.

– Только тебе. Я за рулём. Спасибо. Лучше чай.

Говорим о каких-то незначительных вещах. Любуюсь тем, как она двигается, говорит, ест, изредка улыбается.

Моя эйфория и расслабленность мгновенно исчезает, когда она начинает убирать со стола. Напряжённо смотрю на то, как касается моей ложки, вилки…

Отвратительное ощущение липкого неконтролируемого страха, смешанного с отвращением к себе. Не сходи с ума, Черкасов. Но ничего не могу поделать, ощущаю себя грязным. И ещё – лжецом, что пришёл в её дом и не ставлю её в известность, не даю ей выбора – не контактировать со мной.

Ещё и замуж уговариваю…

На открытом окне в пепельнице наполовину истлевшая и потушенная сигарета. Рядом пачка. Залипаю на ней взглядом. – Вы вдвоём здесь живете? – Охрана ещё…

– Прямо в доме?

– Нет, во флигеле у ворот.

– Ты куришь? – ревность глушит короткой вспышкой.

Я уверен, что она не курит! Да и сигареты крепкие, мужские. Оборачивается, ловят взглядом пепельницу.

– Это деда пачка, – вздыхает она.

Иван Михайлович из больницы не отлучался.

– Кто приобщился? – дёргаю бровью.

– Тиша… – расстроенно. – Совсем слушаться перестал.

Оо… Отпускает немного.

– Возраст такой, – пожимаю плечами. – Не переживай. В тринадцать все бунтуют.