Вера Кауи - Магия греха [Двойная жизнь]

Бой, кряхтя, достал чековую книжку и выписал чек, с ужасом думая о том, как он будет объяснять все это жене.

– Ну что, придумали новый закон? – промурлыкал Филипп, когда они вошли в гостиную. – Есть ли какие-нибудь изменения? Заседание суда переносится... О, бригадный генерал, как приятно вас видеть!.. – Элизабет заметила, как сильно изменился его голос, когда вошел отец.

Еда была очень вкусной – у Элизабет она просто не могла быть другой, – а вина – самые дорогие и изысканные. Судя по тому, как ее отец налегал на то и другое, с явным удовольствием смакуя наиболее вкусные блюда, было видно, что он давно не ел ничего подобного. Она знала, что долго он у нее не задержится. Он очень щепетильно относился к таким вещам, как милостыня и милосердие, поэтому в последнее время принимал приглашения только от своих самых старых и близких друзей.

Лиз сидела и радостно смотрела, как ест и пьет ее отец, в то же время не могла избавиться от беспокойства, потому что скоро наступит время, когда ее уже здесь не будет и она ничем не сможет ему помочь. Поэтому ей хотелось сделать для него хоть что-нибудь, что в ее силах, пусть даже это будут всего лишь деньги. Лучше поздно, чем никогда. Она почувствовала, что вновь начинает закипать гневом, и, пробормотав что-то невнятное по поводу кофе, вышла на кухню, чтобы выместить всю злобу на сочных помидорах, которые взрывались под ударами ножа как бомбы. «Папа, как мне не хочется умирать! – тихо плакала она. – Мне еще так много надо успеть. Я была несправедлива к тебе, прости. У меня осталось очень мало времени, чтобы исправить ошибку, потому что, когда меня не станет, ты окажешься в зависимости от человека, всегда делающего то, что скажет ему его жена. Тебе будет разрешено только то, что позволит она». Опомнившись, она быстро убрала искромсанные помидоры и, взяв кофейник, направилась в гостиную.

Папа уже откупорил вторую бутылку портвейна, и Бой встал, чтобы, с позволения Элизабет, покинуть их. После его ухода Лиз обратилась к Филиппу:

– Помоги мне. Папе трудно подняться на второй этаж. Бригадный генерал запротестовал, но тем не менее вынужден был воспользоваться помощью Филиппа, поблагодарив его за то, что обычно делал Мерсер. Он потрепал Лиз по щеке, когда она наклонилась поцеловать его и пожелать спокойной ночи.

– Ты у меня хорошая девочка.

Элизабет почувствовала, что у нее в горле встал ком и на глаза навернулись слезы. Спускаясь по ступенькам, Филипп заявил:

– Пора бы кое-что мне объяснить. Например, твою непонятную сентиментальность. Я знаю, у тебя с отцом свои отношения, но эта демонстрация самых святых дочерних чувств поразила даже меня. Единственное, что тянет тебя к твоему отцу, так это дистанция, которую ты сохраняешь между вами. Ты выпорхнула из-под его крылышка в двадцать один год, и с того момента прошло уже двадцать пять лет. Надеюсь, ты объяснишь мне, что произошло?

Лиз налила себе и ему бренди. Потом, вспоминая термины доктора, рассказала ему о своей болезни. Некоторое время он молчал, и только напряженное лицо и три складки между бровями говорили о его внутреннем состоянии. Обычно такое выражение свидетельствовало о крайней степени раздражения.

Если бы он обращал внимание на что-нибудь, кроме самого себя, то ему давно бросились бы в глаза происшедшие с ней в последнее время перемены. У нее слишком потускнел взгляд. Самым прекрасным в Лиз всегда было то, что она как бы светилась изнутри, и ее необыкновенная жизнерадостность отражалась на лице. Сейчас, как он заметил, она уже некоторое время ходила «выключенной». Она немного похудела. Алое шелковое платье фирмы «Джин Мьюир» не сидело на ней так хорошо, как раньше. Честно говоря, она выглядела осунувшейся и изможденной, казалось, смерть уже ждет ее, чтобы назначить свидание на небесах.

Филиппа душили злость и бессилие. В то время как весь мир буквально переполнен придурками, выродками и просто людьми без чувств и эмоций, Элизабет оказалась той, на кого пал несправедливый выбор... О, как он ненавидел эту несправедливость, которая называлась Жизнью. Проклятой жизнью. Его светлые, серебристого цвета глаза пылали испепеляющим взором медузы Горгоны, но он взял себя в руки и сдержался. Гнев – это было не то, в чем сейчас нуждался его самый близкий, самый дорогой и, наверное, единственный настоящий друг . Его мучили угрызения совести. Насколько лучше она держалась, чем он!

Элизабет опустила глаза. Она казалась какой-то высохшей, хотя это скорее дорисовывала фантазия Филиппа, как будто все жизненные соки, которые так долго питали ее красивое и сильное тело, вдруг иссякли. Он всю жизнь старался не подвергать себя ни душевным, ни физическим мукам, но сейчас боль помимо его воли пронзила тело и мозг, заставив почувствовать то, что чувствовала Элизабет. Однако, когда он обратился к ней, его голос был спокойным и рассудительным:

– Как говорится, все там будем, но мне бы очень хотелось, чтобы с тобой это случилось как можно позже. Намного позже, чем это отпущено...

– Я бы тоже хотела...

Они задумчиво посмотрели друг на друга. Филипп протянул ей руку. Она с радостью пожала ее. Так они и стояли, крепко сжимая руки и смотря друг другу в глаза. Нетвердый голос Лиз прервал тишину:

– Мне надо решить, что делать, Филипп. Как лучше использовать оставшееся у меня время и, самое главное, как сделать, чтобы спокойно перенести все это... ты понимаешь...

– Да, теперь тебе не купить тот зонтик, помнишь?..

– Перестань шутить, ты же видишь, что мне еще надо помочь отцу и в то же время скрыть от него свои проблемы.

Филипп скривил губы и допил бренди.

– Думаю, необходимо произвести общий подсчет твоих расходов и доходов. Ты должна четко знать, на сколько тебя в будущем хватит и сколько ты за этот период сможешь зарабатывать. Дай мне ручку, бумагу, пожалуйста, и твои книги расходов. Только настоящие, а не те фальшивые, которые ты суешь под нос очарованным тобой инспекторам-ревизорам.

– Но я же плачу все налоги!

– Я тоже, детка, – бесстрастно заметил Филипп, но он знал, что говорит, тем более что разбирался в делах Элизабет не хуже ее самой. Поэтому она всегда ценила его мнение. К тому же сейчас она не могла сдержать свои разбушевавшиеся эмоции.

Она принесла ему свои книги, наполнила его бокал и села рядом. Пока он складывал, вычитал, умножал и делил, она, тупо уставившись на цифры, думала об обеде, о своем брате, о своей жизни... Постепенно успокоившись, она расправила плечи, и на лице появилась прежняя лучезарная улыбка.

Подождав, когда Филипп опустошил бокал, она подлила ему еще и села рядом.

– Все это, – кивнул Филипп на ее книги, – тебе не поможет. Серьезных долгов у тебя нет. Но также у тебя нет и никаких основательных капитальных вложений, от которых ты бы могла получить прибыль. Разве что этот дом и твои драгоценности. Однако тебе надо на что-то жить. На твои нынешние доходы это просто невозможно, тем более что тебе нужен будет уход в последние месяцы, если ты, конечно, не считаешь, что за тобой будет ухаживать сиделка из этой богадельни, Национальной медицинской службы. У тебя нет другого выхода, как заработать денег за оставшееся время.