Джулия Кендал - Портреты

– Нет. – Он сделал глоток коньяку, потом взглянул на меня и усмехнулся. – Клэр, детка, не надо жалеть меня, будто я бездомная собака. Мне всего тридцать семь, и я в состоянии отлично сам о себе позаботиться. Вы что, склонны принимать на себя все заботы обо всех сиротах?

– Вовсе нет, – ответила я, – разве что о собаках и детях.

– И вероятно, ваш французский мальчик – один из них?

– Пока что – один-единственный.

Макс рассмеялся.

– Не удивительно, что портрет вам удался, коли вы так сострадаете одиноким сердцам.

– Нет, тут дело совсем не в том, то есть, может быть, отчасти вы и правы, но не в главном.

– Вы ведь очень любите этого мальчика, правда?

– Да. Он ужасно забавный. Живет словно на другой планете – или зарывается в книжки, или сам сочиняет маленькие забавные истории. Задает тысячи вопросов и очень внимательно выслушивает ответы, а иногда мне кажется, что он смотрит на меня и не слышит. Он еще совсем маленький, но немного не от мира сего, что ли.

– Думаю, я понимаю. Как Маленький принц.

– Вот именно. – Я отвела взгляд от его слишком проницательных глаз.

Он довольно долго молчал, а потом спросил:

– Клэр, но почему вы так упорно стараетесь держать все это в секрете?

Я настороженно посмотрела на него. Обычно я не склонна откровенничать, тем более с первым встречным. Но, похоже, Макс Лейтон решил взять приступом все мои прочно выстроенные укрепления, и его, как и Гастона, было не так просто обвести вокруг пальца. Наконец я решилась:

– Мой дом во Франции – место особенно для меня дорогое. Как бы это объяснить, – моя жизнь будто разделена на две половины, и они не соприкасаются.

– Почему?

– Ну... – я никогда прежде не пыталась выразить это ощущение словами. – Я думаю, потому что то, что во Франции, – целиком принадлежит мне одной. Там со мной что-то происходит... нет, не знаю, как рассказать. Это воздух, свет, атмосфера деревни и даже мелкие, каждодневные заботы. Там не надо делать вид, вести... – я запнулась, неожиданно смутившись.

– Умные разговоры? – договорил за меня Макс.

Меня поразило то, как он точно угадывает мои мысли.

– Да. Может быть, то, что я сейчас скажу некрасиво, но, когда все время варишься здесь и ведешь все эти разговоры, умные, но лишенные простоты, только ради того, чтобы поговорить, обесценивается все, что действительно имеет значение. Это все равно как покрыть полотно Рембрандта блестящим лаком.

Макс странно посмотрел на меня.

– О, Боже, я не могу толково объяснить! – Напротив. Я отлично понял. Иногда и мне кажется, что я рехнусь, когда я слушаю претенциозную болтовню.

– Правда? Я ужасно рада это слышать. – А почему?

– О, это долго рассказывать, – поежившись, ответила я.

– Но я никуда не спешу.

– Ну что ж. Видите ли, я два года встречалась с человеком, который больше всего преуспел по части умных разговоров. Ой, я стала ужасно злющей...

– Ни капельки. В откровенности нет ничего дурного. Продолжайте.

Он закурил сигарету и откинулся на спинку дивана.

– Хорошо. Найджел как раз один из именно таких блестящих интеллектуалов, чья жизнь протекает в академических кругах. Он филолог, – пояснила я. – В общем, он и его друзья просто упивались всеми этими невыносимыми рассуждениями, из которых я почти ничего не могла понять. А мне нельзя было произнести ни одной фразы, без того, чтобы меня не поправили и не подвергли критике. Конечно, Найджелу тоже досталось, когда я соприкоснулась с миром искусства. Не думаю, что он принимал всерьез мои занятия живописью. Он считал, что это отличное увлечение, но когда я купила дом и стала сидеть там месяцами, он не проявил достаточного терпения. Если честно, должна сказать, что и я не принимала его особенно всерьез, так что мы были квиты. А чем все кончилось угадать не трудно.

– Да, особого воображения не требуется. Итак, вы окончательно пропали во французской глухомани, откуда и явились с новой серией картин.

– Не совсем. Я вернулась поздней осенью и принялась как сумасшедшая доделывать работы почти не вылезая на свет божий. Потом Джордж взялся устроить мне выставку, и вот я здесь.

– И вот вы здесь, – машинально повторил за мной Макс. – А что же дальше?

– А теперь, как только выставка закроется, я снова уеду в свою деревню.

– Понимаю, нельзя слишком долго вкушать плоды цивилизации.

– Макс, а я думала вы меня поняли. – Как ни странно, я почувствовала себя уязвленной.

– Я понял, моя дорогая Персефона, и очень хорошо. Вы сумели продержаться несколько долгих месяцев в беспросветной тьме, чтобы при первой же возможности снова убежать высоко в горы. И вы готовы оберегать вашу обожаемую деревню, чтобы никому в этом бренном мире не пришло в голову принизить ее, скажем, упомянув ее название в газете: «Сент-тра-та-та, или что-нибудь в этом роде, своеобразная маленькая деревенька, которую так очаровательно пишет мисс Вентворт».

Я обиженно надулась.

– Вы что, смеетесь надо мной?

– Почему вы так решили? – спросил он с довольной улыбкой.

– О, простите, мистер Лейтон, – ответила я резко, – но, если вы прикрываетесь цинизмом, как только речь заходит о чем-то настоящем, – это ваше дело. Но я не позволю вам также обращаться со мной.

Он в изумлении приподнял бровь и затушил сигарету. Я насторожилась, приготовившись услышать очередное ехидное замечание, но он только сказал:

– Вы, безусловно, правы. Но я же предупреждал вас о своем мерзком нраве. Можете сравнить меня с Гадесом, если хотите, и тогда вам будет легче смириться.

– Мне это совершенно ни к чему, и вообще нечего вам на это сказать. – Я, сама того не ожидая, со стуком поставила рюмку на стол.

– Насколько я помню, Персефоне тоже нечего было сказать в подобных обстоятельствах. Гадес похитил ее и утащил в свое царство вовсе не спрашивая ее согласия. Но если вы хотите избежать опасностей, подстерегающих вас в подземном мире, то лучше не блуждайте в поисках цветущих нарциссов.

– Я намерена блуждать там, где мне нравится, – ответила я, начиная злиться всерьез.

– А, ну да, это как раз очень типично для богини весны. Что-то подсказывает мне, что вы сами подобны цветку нарцисса. И должен сказать, очень красивому. – В уголках его рта заиграла едва заметная улыбка.

Я удивленно взглянула на него, чувствуя, что краснею и перестаю сердиться так же быстро, как начала.

– Это, по всей вероятности, должно означать, что вы просите прощения?

– По-моему, да. Я действительно не очень приятный человек, Клэр, и вы имели возможность достаточно быстро в этом убедиться.

– Вполне приятный, – пробурчала я, и мы поднялись.

Макс отвез меня домой.