Алиса Лунина - Серебряные письма

Ольга разозлилась – разъяренной кошкой спрыгнула со скамейки.

– Глупо?! Притворяюсь? Да как ты смеешь? Дурак ты, Сереженька.

Он легко согласился:

– Ну и дурак. Не обижайся, Леля.

Но она обиделась.

– Я за Колю замуж выйду! – влепила Ольга Сергею как пощечину.

Сергей побледнел:

– А зачем ты это мне сейчас говоришь? Скажи, что ты шутишь!

Леля молчала, только нервно туфелькой постукивала по траве.

– Я пойду, Леля, – сказал Сергей. – Но если я сейчас уйду, я уже никогда не вернусь.

– Ну и иди, – в запале крикнула Ольга. – Да хоть навсегда.

Сергей повернулся и пошел прочь.

Она смотрела ему вслед, подавляя в себе желание крикнуть, остановить. Луг огромный, кажется, никогда не кончится; Сергей шел, шел и наконец пропал из вида.

Неделю она ждала, что он приедет в Павловск и они, как бывало не раз, опять помирятся.

Через три недели Ольга поняла – а ведь этот гордец и впрямь не придет! И разозлилась – до краев наполнилась обидой, ревностью и самодурством.

А тут рядом Коля – влюбленные глаза, заверения в любви до гроба, вздыхает, улыбается, да хоть сейчас ему свистни – побежит как собачка Нелли.

И в один из приездов Николая Ольга выпалила:

– Коля, так что – женишься на мне?

Николай замер, улыбка сползла с лица – боялся поверить.

Сказал просто:

– Женюсь.

И от растерянности добавил:

– Когда?

– Что же медлить, раз ты готов. Давай завтра. Вот я приеду в город и обвенчаемся. А на день рождения Ксюты всем и объявим.

А вот тебе, Сережа, нож в сердце.

Отцвели яблони, сбросили снег вишни, на нелепой скамеечке теперь, видно, сидят другие влюбленные, а Леля Ларичева, просидев полночи с печальной Ксютой на крылечке, в это раннее июльское утро горюет, понимая, сколько бедовых дел наворотила она на свою глупую головушку. А впереди еще половина лета и целая жизнь, которую надо как-то прожить.

Лето убежало, скрылось за поворотом – его никогда не догнать.

В августе Ксения часто сидела в саду, смотрела как падают ранетки, как тихо отцветают цветы. Дачная жизнь угасала, заканчивалась.

К концу лета к Ларичевым перестали приезжать гости – в городе, говорят, было неспокойно (до дачной ли теперь вольницы с пирогами и чаем?). И Ольга теперь не приезжала в Павловск. Ксюта знала, что она с Николаем живет где-то в городе на съемной квартире. Ну а в сентябре и Ларичевы засобирались в Петроград. Пора было возвращаться.

Чашки, книжки, альбомы, банки с вареньем – с утра до вечера круговерть, сборы, дом вверх дном; и не забыть забрать с собой в город лохматую собачонку Нелли.

Перед самым отъездом вышли на крыльцо, постояли.

– Что ж, бог даст, приедем сюда следующим летом, – вздохнула мать.

Отец кивнул, обнял ее и Ксюту.

Сложились и поехали.

Санкт-Петербург. Кофейня «Экипаж»

Наши дни

В этот рождественский сочельник из-за обрушившегося на город снега на небе не было видно звезд, но три женщины, сидевшие в кофейне за столиком, знали, что та главная – Рождественская звезда – уже появилась. Горели, отражаясь в окнах, подсвечивая дорогу одиноким прохожим на ночной улице, свечи. В центре столика стояло блюдо с кутьей; согласно старой традиции его нельзя было убирать до утра (вдруг кто-то из преодолевших рубеж земного и вечного, заблудившись во временах и метели, заглянет этой ночью к нашим героиням на огонек – на угощения да воспоминания? Или просто тихо посмотрит в окно, послушает земные разговоры и порадуется тому, что – Бог сохраняет все! – и его помнят на этой земле).

Янтарный узвар поблескивал в стаканах, на королевском блюде из тончайшего, разрисованного дивными птицами фарфоре сочился волшебной сладостью пирог «Двенадцатой ночи». Теона уже раскладывала его по тарелкам; отдавали терпкостью вишни, чуть горчил ром, в воздухе пахло пряностями и гвоздикой, этим странным цветком мертвых. Теона чуть приоткрыла окно – аромат мороза и свежести ворвался в кофейню, смешиваясь с гвоздичным. Мария с Линой мгновенно узнали этот запах, так хорошо знакомый каждому, хоронившему близких какой-нибудь морозной зимой; когда на сотни километров белой скорбью простирается снег, когда кажется, что впереди у тебя только долгая-долгая зима, когда воздух пахнет раскрывшимися в это утро, чуть застывшими на морозе и обреченными погибнуть на этом снегу гвоздиками; и когда ты знаешь, сколько красоты и печали в этих красных цветах на свежем холмике, уже чуть припорошенном белым снежком.

И вот – чу! – чуть задрожали свечи, приотворилась дверь в кофейню, и легчайшая, никем не замеченная тень, не побеспокоив, не испугав присутствующих, промелькнула в старом серебряном зеркале, лежащем на столе.

Теона пригласила к праздничному столу еще одну, заблудившуюся в веках гостью. Картина старого голландского мастера, которую Теона сегодня забрала у Павла, источала свет ярче многих свечей и освещала кофейню. Незнакомка на полотне стояла у окна, вглядываясь в нечто, видимое только ей.

Лина, как завороженная, смотрела на полотно – в этой картине была неизъяснимая прелесть, печаль и тайна.

– Откуда она взялась? – спросила Лина.

Петроград

Осень 1917 года

Этой красной осенью революционный Петроград был полон грозовыми всполохами – уже разгорались пожары будущих катастроф, сам воздух был наэлектризован и пронизан предчувствиями. Однако Ольгу больше всего волновали ее сердечные дела, а все происходящие политические события интересовали ее с точки зрения того, не могут ли они навредить Сергею.

– А друг-то наш Сережа, – однажды обмолвился Николай, – глядишь, скоро поедет на свой драгоценный Север!

Ольга вздрогнула: в смысле?!

Николай тут же разъяснил:

– Папаше его придется поделиться капиталами! А Сергей пусть присоединяется к нашему движению, искупает, так сказать, барские грехи, или дорога ему на Север – будет там фотографировать белых медведей.

Слова Николая камнем упали Ольге на душу. А в конце сентября она узнала от подруги Таты новости о Сергее. Оказалось, что еще в августе он рассорился с отцом, и Горчаков-старший после их размолвки лишил сына наследства и уехал за границу.

Ольга переживала за Сергея – как отзовется в его судьбе грядущая революция, которую, как уверяет Коля, теперь не отменить. И перед страхом за любимого человека меркли все обиды, детские капризы, и все ее придуманное дурное «a femme fatale» слетело как шелуха.

Между тем Николай переживал сейчас самый прекрасный период в жизни – он ждал это время, давно приближал его всеми силами; революция была смыслом его жизни.

– Скоро, Лелька, настанет наша правда, – приговаривал Николай.