Кристофер Ройш - На кончиках пальцев

Дизайнер обложки ane44ca_art

Корректор chikilod

© Кристофер Ройш, 2022

© ane44ca_art, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0056-8981-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кончики пальцев скользили вдоль шероховатой страницы книги, медленно, словно желая прочувствовать подушечкой каждый росчерк чернил, каждую букву, что черной линией впиталась в плотную бумагу. Кончик носа замер в каком-то жалком миллиметре, и легкие жадно втянули специфический аромат новой книги, только вышедшей из типографии, не тронутой еще никем, кроме него. Ноа на самом деле никогда не понимал книги. Они словно были созданы в разных плоскостях, что всё никак не могли пересечься, говорили на разных языках, даже если разговор шел душами, и все равно они манили.

Плотная, немного шершавая, ее было приятно касаться, изучать маленькие неровности гладкого листа, словно они могли что-то значить. Сокрытый между строк шрифт Брайля, что таил в себе истинный смысл книги. Ноа никогда не читает их, но уверен, что может узнать почти что каждую. Прикоснуться, почувствовать куда глубже, чем несут в себе черные росчерки строк. Он знает истинное очарование книг, которое не замечают другие.

Книги нужно уметь чувствовать душой, касаться страниц всем своим нутром, чтобы они ответили тебе, раскрыли историю, которую столь трепетно хранят внутри себя. Ноа Бэккер умел касаться телом. Чувствовать каждой клеточкой, пропускать через себя и видеть то, что другие не могли видеть глазами. Каждое касание отдавало внутри яркой вспышкой, а если сомкнуть веки – на черном фоне полыхали тысячи искр, где каждый цвет имел свое неповторимое значение. Кожа покрывалась мурашками, а дыхание становилось чаще.

«Прошу прощения…»

Легкое касание кончика пальца вдоль страницы книги, а перед глазами – молочного цвета рябь и приятное урчание точно старого патефона, что вот-вот тихо заиграет стертой годами пластинкой. На столе – вчерашние цветы, остывший кофе; молочная занавеска колышется осенним ветром – это всё одно касание к странице книги. Он чувствует, о чем она говорит, и пусть этот экземпляр совершенно новый, старая история несет в себе отголоски былых мотивов. Кружевных скатертей, яблочных пирогов и скрипки – записи на небольшом кругляшке пластинки. Эта книга дышит стариной, несет в себе ее неизгладимый след, к которому хочется прикасаться снова и снова.

– Прошу прощения… – звучит через толщу воды, непроходимые слои воспоминаний, которыми с ним делится книга; сливается с ними где-то между пирогом и скатертью, ложится на хриплый звук патефона, и все это кажется очень гармоничным, настолько, что…

Совсем робкое, почти неощутимое касание к руке – и Ноа прошибает дрожь. Кожа покрывается мурашками, а почти прозрачные волоски встают дыбом. Вчерашние цветы опадают, скатерть сползает со стола, рассеивается запах пирогов и яблок, патефон больше не звучит. Его, словно по инерции, ведет в сторону, а руки крепко прижимаются к груди, и книга с глухим, омерзительным звуком опадает на пол, ударяясь твердым переплетом о затертую древесину ламината. Внезапные прикосновения всегда слишком яркие, почти болезненные на коже. Дыхание сбивается, словно наружу рвется напуганный писк, но так и остается внутри, – это уже слишком.

– Простите, я не хотел вас напугать, – молодой парень – консультант, как гласит бейджик, – мягко улыбается. Он поднимает книгу и протягивает ее назад посетителю, но тот никак не реагирует. Смотрит испуганно, дышит тяжело, даже виски покрылись легкой испариной – всего лишь резкий скачок давления, реакция на неожиданное появление кого-то рядом.

– Все в порядке, я просто задумался, – ему неловко, даже немного стыдно: поглощенный изучением очередных белоснежных страниц, он ушел так глубоко в себя, что и не заметил. Очередной неловкий шаг в сторону, а после еще один – Ноа медленно обходит консультанта, не сводя с него взгляда, словно тот может выкинуть еще что-то неожиданное. – Не хотел доставить неудобств, – губы изгибаются в подобии неловкой улыбки, больше похожей на спазм, и юноша быстро семенит в сторону выхода.

Его щеки смущенно горят, и он чувствует себя очень неловко. Такое и раньше случалось, конечно. Он в этом магазине не в первый раз, не в первый раз уходит в свой собственный мир, поглощенный приятными ощущениями, и не в первый раз консультанты пытаются привести его в чувства. Но впервые его трогали без разрешения, не через ткань одежды, а… вот так. Кожа к коже. Так откровенно.

Кофейный шарф плотнее окутывает шею, прячет собой замысловатое плетение латиницы – татуировку, тянущуюся вдоль шеи от мочки уха, утопая под воротом свитера. Он торопится скрыться в бесконечном потоке людей, словно кто-то из них может посмеяться над неуклюжим юношей. В реальности – никто даже не обращает внимания. Мегаполис похож на пчелиный улей, где каждая маленькая ячейка занята только своими проблемами, никому из них не нужен на первый взгляд и вовсе мальчишка. Немного взъерошенный из-за порывистого влажного ветра, тесно укутанный в шерстяное пальто цвета высохшей древесины, он привлекает чужой взгляд, короткий, словно и вовсе случайный, только потому, что выделяется на фоне серой массы, упакованной в строгие пиджаки и цвета мокрого асфальта пальто. Массивная подошва ботинок врезается в гладь очередной лужи, которую и не заметить под толстым слоем опавших листьев, а юноша сворачивает в тесный квартал, скрываясь от равнодушных взглядов и встречаясь лицом к лицу с особенно голодным ветром в пролете между домами. Холодный, он все сильнее ерошит волосы, что топленым молоком спадают на глаза, пробираясь под тонкую оправу очков, заставляя раз за разом встряхивать головой. Ноа торопится.

На противоположной улице, где поток людей чуть меньше, а количество художественных лавок на один пролет достигает рекордного количества, под раскидистым каштаном ютится крошечная кофейня. Совершенно неприметная, непопулярная, чаще встречающая давно знакомых посетителей, которым « стаканчик горячего с собой и имбирное печенье в конвертик », ее всецело обожал Ноа. Два года назад их свел осенний ливень, сладкое какао с соленой карамелью и все то же имбирное печенье, не похожее ни на одно из тех, что он пробовал. Это была любовь с первой чашки, а после – и с первого взгляда, когда круглые очки в позолоченной оправе вынырнули из внутреннего кармана, спасаясь в нем от дождя, и вновь очутились на переносице. Паркет цвета эспрессо и стены – американо с молоком, пять столиков, совершенно не подходящих по форме друг к другу, и темного, но оттого не менее приятного глазу, зеленого цвета барная стойка, ютящая на себе множество стеклянных баночек с разными сортами кофе. Стилизованные под старину деревянные стулья совершенно непривычно соседствовали с широкими под кожу креслами, а неглубокую нишу в стене более чем органично занимал застекленный шкаф, заставленный сугубо кофейной утварью. Это было красиво.