Люминис Сантори - Конъюгаты: Три

Накануне Кирсанов чуть перебросился парой не-слишком-резких словечек с женой, но её реакция до того его расстроила, что он нынче сбежал сюда.

Далила! Огонь моего сердца. Пламя моей души. Цветок моей жизни. Мне пришлось запрятать свои эмоции в один из миллионов внутренних ящичков. Крепко сдавить своё горло, руки, а, больше всего, глаза. Чтобы из них не брызнула предательская волна. Ненавижу себя! Она посчитала бы меня хлюпиком и вообще чем-то таким мизерным и ничтожным, что не стоит ни капельки внимания.

Ты любишь только сильных. То есть не любишь. Но хотя бы отдаёшь дань уважения. Вот почему мне надо схоронить глубоко-глубоко все свои слабости. Хотя ты итак знаешь и чувствуешь, что твой жалкий муж – тюфяк, простыня и ничтожество.

Хрисанф лёг среди гигантских корней большого дерева возле обрыва, спрятавшись как в логове, чтобы его опутала эта корявая природная сетка: своими сухим многолапьем обняла и поняла, или, хотя бы, на миг стала укрытием.

Ну, что тут сказать. Он плакал. Рыдал, как девчонка. Не слушайте автора. Аффтар сух и туп, как пробка. Ему чужды все эти мнемозины, телячьи нежности, откровение, туоххаьыйыы и так далее. Да и у Далилы кожа толстовата, а больше – недогоняючи. Поэтому он не мог позволить себе пускать слёзы при ней.

Другой человек. Мой. Но совершенно другой (плач).

Гребаный упырь! Как только отметился на горизонте, вон как она заговорила! Ненавижу! Она даже сама, похоже, не поняла, что сказала. Так мне и надо. Ведь я взял её в жёны силой. И теперь она хочет вернуться к нему.

Вообще-то, это был чистой воды, если не бред, то его гиперболически больные фантазии. Далила сама ползала за ним, умоляя быть вместе. Да, тогда от него остались только глаза. Да, как упоминал Калита, он, возможно, действительно растаял бы и исчез от тоски и печали (хотя, вряд ли). И вернуться туда, где она никогда не была, то есть не была женщиной Корсуна – это просто ребячество какое-то, как бы сказала Кирсанова.

Но Хрисанф уже не мог остановить свой потоп. Его понесло, как говорится.

Если бы Далила видела, что я сейчас делаю. Поняла бы она меня? Нет, конечно. Я упал бы в её очах ниже плинтуса, ниже ада и далее. Она бы подняла меня на смех. Издевнулась. И подбодрила бы, как детсадовца, наклавшего в штаны. Опять же, что я артист гребаный и сумасшедший. Никакого разнообразия. Пустая и бессердечная. А я всё равно люблю тебя! Драгоценная моя, единственная, родная. Прости меня. Я успокоюсь. И побегу к тебе. Где эти дурацкие капли. Вы (обращается к своему телу), смотрите у меня! Попробуйте только выдавить хоть миллимоль влаги! Вы принадлежите мне! Так что, хотя бы, хоть как-то будьте на моей стороне!

Он немного молча полежал, поглаживая мягкий зелёный мох и втягивая в себя запах немного сырой свежей почвы.

Господи, помоги мне. Помоги мне не быть таким эгоистом. Научи любить. Сделай так, чтобы я не чувствовал боли из-за неё.

Заповедь любила Хрисанфа. Ведь он был её постоянным резидентом. Заповедь видела и не раз, как он ломал руки, рвал на груди рубаху, а на голове – волосы, кричал, причитал, бился о стену и камни. И как ей было не любить этого человека. Откровенного в своей боли, откровенного в своих излияниях. Одинокого и красивого. Умного и неразумного. Странного и понятного. Если б Заповедь была его матерью, она бы обняла сына полностью и никому бы не дала в обиду. Если бы Заповедь была женщиной, то переплелась бы с ним без единой протечи на всю жизнь и навсегда, чтобы он не познал ни атома сомнения. Но это была ни мама, ни жена, ни ребёнок. И просто молча следила за ним, стараясь хотя бы делиться немногим из своего тепла и великолепия.

Глава 5

Когда Хрисанф вернулся домой, Стефан усердно замер на корточках, разглядывая очередное слегка торчащее с половицы место, где росла когда-то ветка. Половина веранды блестела в лучах вступившего в силу солнца, что твой новый медный тазик. У старателя наблюдалась заметная одышка, и даже суставы его похрустывали и тихонько трещали при передвижении, но покраснения кожи и пота в три ручья не наблюдалось. Однако, всё же, во всём его тельце сквозила и вырывалось через мелкие слабые поры откуда-то из затхлых пещер действительная молодость, как импичмент былому статусу. Знакомство с Ванессой оказалось для него вдохновляющим, как и переселение в целом в семью Кирсановых. Впервые за многие годы, впервые за вечность, Стефан ощутил своей практически рыбьей кожей, с которой содрали чешую, ближнего. Попросту говоря, человека. Неважно, что госпожа, господин, да и многие в этом мире недолюбливали её. Неважно, что с рождения и дня теперешнего он был с головы до пят неудачливым безвольным конъюгатом. Важно только то, что челюсти его, заржавевшие от монотонной собирательной работы, то, что почти атрофировавшиеся мышцы его лица сказочным образом, на миллимоль ожили, дрожью неровной сыпучей завибрировали, образуя вокруг зубов какую-то обнаженку, которую вряд ли можно было посчитать улыбкой: скорее первое восхищение существа, спустившегося с дерева и озирнувшегося кругом.

– Ай, молодчик! Ну что за способный замечательный перец! Вот это я понимаю! Руки с намеченной области! Хватуны, да?

– Окайэри, монсеньор.

Агний весело прошлепал по обработанной чистой поверхности ногами, с которых предусмотрительно стянул влажные от бега носки.

– Просто душа радуется да и только!

– Спасибо, мастер.

– А ты я вижу с горничными нашими познакомился! Сразу розовые щёчки, искорки в глазах, тонус где надо!

Розовых свежих щёк и в помине не было, блеска и подавно. Но в целом, ирония была близка к правде на 0,1 процент.

– Это эффект яйцеклеток! Животворная сила женщин! Сам тащусь! Но если ты вздумаешь забраться на одну из них, я тебе хребет переломаю и по ветру пущу.

Смотрит серьёзно. Работник переминает в своих длинных пальцах тряпки и опускает свой сиреневый взор.

– Алексаундер, я…

Громкий беспардонный, но прекрасный хохот. Приятный для ушей. Так что шутка перестаёт быть плоской и грубоватой.

Он смеётся, как Вероника. Как та девушка с ямочками.

Поскольку Стефан – конъюгат, причём ослабленный, Хрисанф моментально перекидывает мостик связи.

– Ладно, не будем врать. Не хотелось об этом говорить всем налево и направо. Тем более, девочки не в курсе. Это мои дочери. Но если откроешь им это, духу твоего здесь больше не будет. И вообще я обижусь. Я тебе сказал, потому что мы из одного теста слепленные, из одной глины, и ты так и будешь ходить и подмечать, что да как, пока не догадаешься.

– Слушаюсь.

– Слушай-слушай. Они – не конъюгаты. Поэтому настоятельно прошу не расплескивать тут свои "фибры и феромоны". Они – люди. Но я всё равно не хочу, чтобы купались в этом бульоне.