Елена Тодорова - Он и я

Сдавленно сглатываю и шумно выдыхаю.

– Замри. Не вздумай дернуться. Вероятность того, что я допущу промах, столь же мала, как и то, что тебя не пристрелят на улице.

– Ты… Гордей…

Он жмет на спусковой крючок. Раз, второй, третий, четвертый, пятый, шестой – без пауз по кругу обстреливает. Меня оглушает физически и эмоционально после первой же пули. Она прорывает жесткий металл где-то над моей головой. Она, черт возьми, задевает мои волосы.

Кричать хочу, а боюсь даже моргнуть.

Тарский прекращает огонь, но пистолет не опускает. Какое-то время смотрит на меня в упор. Ничего не говорит и ничего не делает. Просто держит на прицеле. Я тоже молчу, не шевелюсь и не выказываю рвущую душу истерику.

В груди с такой силой полыхает, удержать эмоции внутри трудно. Дышу надорванно и как будто через раз.

А потом… Таир стреляет еще один раз, и мое левое ухо обжигает болью. От шока резко и громко захватываю воздух. Из глаз две крупные слезы выкатываются. Сердце безумный скачок совершает и, забывая о своей основной функции, вместо тугих жизненно важных сокращений принимается душевную материю вырабатывать.

Страх… Ужас… Гнев… Боль… Удивление… Обида…

Тарский же спокойно опускает пистолет на трибуну и застывает в ожидании моей реакции.

Как он может? Как смеет? Как…

Судорожно всхлипнув, срываюсь с места. Огневую зону поразительно быстро преодолеваю. Не отдавая отчета ни своим чувствам, ни своим действиям, вырываюсь за разделительный рубеж и налетаю на Таира с кулаками.

Он же… Вдруг скручивает меня и с силой к груди притискивает. Вдохнуть не получается. Теряюсь, заторможенно осознавая, что он меня успокаивает.

Тарский меня утешает…

Несколько раз эту мысль прокручиваю. Чувствую, что его сердце так же сильно, как и мое, колотится.

Чувствую… Считаю… Чувствую… Сглатываю… Чувствую… Всхлипываю… Чувствую…

Одномоментно разбиваюсь.

Вжимаюсь лицом в изгиб его шеи и начинаю плакать.

Вместо обещанных трех дней отец отсутствует десять полных суток. Его благополучное возвращение радует и вместе с тем, по неясным причинам, напрягает меня. Никогда не пыталась что-то выведать или подслушать, но тут словно сам черт толкает прокрасться к его кабинету. Прислонившись к массивной двери, без зазрения совести грею уши.

… – Положение крайне шаткое. Стоит признать, что обеспечить Катерине полную безопасность в городе не получается, – голос отца едва-едва слышу.

А вот баритон Тарского звучит достаточно отчетливо:

– В область отсылать еще опаснее.

Меня в жар бросает.

Только этого не хватало! Никуда я не поеду!!!

– Да думал, на родину, в Тверь, – папа делает паузу, и я представляю, как он тарабанит по столу карандашом. – Посмотрел, проверил… Гиблое дело. Ненадежно, – вздыхает так громко, до меня долетает. – Один человек дельную идею подбросил. В общем, мозговал я долго… Трудно решение далось.

– И что же решили? – интересуется Таир.

А я неосознанно торможу поток мыслей и напряженно вслушиваюсь.

– Ты как к Катерине относишься?

Невольно замираю в ожидании ответа. Забываю, что сейчас меня должен волновать исключительно отцовский вердикт, а не этот эмоциональный отступ.

– Нормально отношусь.

– Как женщина она тебе нравится?

– В таком плане не рассматривал.

– Вот это правильно.

По голосу папы догадываюсь, что не просто одобряет, буквально радуется. Меня же жжет изнутри горечь разочарования. К горлу тошнота подступает. Конечности дрожью разбивает.

Да пошел он… Подумаешь… Без разницы…

Дальше отец понижает голос, и следующие его слова, как ни пытаюсь, разобрать не получается.

– Что скажешь?

– Неожиданно, – теперь и Тарский звучит тихо, как будто в самом деле удивление испытывает.

– Никому больше дочь не доверю.

Да к чему он это говорит? Что такое происходит?

– Кто именно вам эту идею предложил?

Может, я от непонимания слишком сильно фантазировать начинаю, но мне кажется, что в голосе Тарского сквозит какое-то напряжение.

– Из органов. Отставной. Подполковник Рязанцев. Помнишь такого? – сыплет папа непонятной для меня информацией. Впрочем, реакция Таира тоже остается загадкой. Кажется, он молчит. – С документами обещал помочь. Не какую-то липу подвальную, все по высшему разряду…

– Понятно.

Оба замолкают. Устанавливается странная тишина. Как ни хочется знать больше, под дверью сидеть дольше нельзя. Бегу на кухню, в надежде, что кто-то из них появится следом.

Не дай Бог, отец все же надумал меня куда-то сплавить, буду протестовать!

Близится вечер. Ни Тарский, ни папа из кабинета не показываются. Иван просит Алевтину отнести им ужин, вот и все вести. Ухожу из кухни ни с чем. Располагаюсь в библиотеке, пытаюсь читать, но ничего не идет. Беспокойство закручивает в сознании какие-то мудреные петли предположений и мало-мальски вероятных догадок.

Когда же меня находит Иван и сообщает, что отец вызывает к себе, волнение усиливается. Иду, словно по песку ступаю. Не ощущаю твердой поверхности, как будто опору теряю. Голова кружится. Не хватало только грохнуться без сознания.

Вхожу без стука. В ожидании неприятных новостей так на пороге и замираю. На Тарского зачем-то смотрю. Дурочка, рассчитываю, что он заступится.

«В таком плане не рассматривал…»

Едва скрывая обиду, отворачиваюсь. Вымещаю эмоции на отце.

– Я никуда не поеду, – в голосе нет уверенности. Приходится дожимать вдогонку: – Не поеду!

– Сядь, – требует папа прохладным тоном.

– Зачем?

– Я сказал, сядь!

Он редко повышает на меня голос. Как правило, отмахивается, просит оставить его в покое, рассказывает о том, сколько у него без меня забот, отделывается нелепыми шуточками и впоследствии все мои выбрыки на тормозах спускает.

Сейчас же этот демонстративный гнев пугает меня до чертиков.

Подчиняясь, вполне сознательно подбираюсь к Таиру. Он у окна стоит, а я занимаю ближайший к нему край дивана.

– Приглуши эмоции и послушай меня внимательно, – произносит отец, пригвоздив меня взглядом. – Я тебе добра желаю. Уберечь хочу, понимаешь?

– Понимаю, но…

– Никаких «но» быть не может! Вариантов не осталось, – вздохнув, отворачивается.

Заявляет о заботе, а мне кажется, я раздражаю его как никогда сильно. Очевидно, не настолько, чтобы позволить меня пристрелить. Как бы там ни было, чувствую, что решение ему действительно непросто далось.

– Что это значит? Что? – на Тарского смотрю. На его лице вообще никаких эмоций не отражается. – Говорите уже!

– Через неделю вы с Таиром летите в Европу.

– В Европу?

Не думала, что настолько далеко запрет. Это лучше и одновременно хуже, чем я предполагала. И все же теперь меня волнует не сама ссылка, а компания Тарского. Точнее, его покровительство. Как иначе это назвать?