Марина Крамер - Ретроградный Меркурий

– А ты уверена, что это все тебе нужно?

– Так, не начинай! – Катя ухмыльнулась. – Я же кавказская женщина, месть – святое дело. Зарежу – может, полегчает.

– Как – зарежешь? – Анна даже оперлась на комод, накрытый кружевной скатертью.

Чуть не упала, уронила ключи, перчатки, все, что на нем лежало. Кряхтя, стала собирать.

Катя погладила оголившуюся древесину.

– Ого, это что, восемнадцатый век? – Она наклонилась над комодом. – Ох ты… Да это «чиппендейл», мать моя в кедах… Но откуда? Он и в Англии-то не во всех музеях есть… Ну, ты живешь… Шикарно как.

– Ты разбираешься в мебели? – удивилась Анна.

– Что тут разбираться, я же не на облаке живу. Любой поймет, ты посмотри, красота какая. Ты сама купила?

– От родителей досталось. – Анна помрачнела.

– Ладно, я побегу. Телефон я тебе написала на фотографии твоего отца. Там же, в книге.

– Когда? Там же и ручки не было, как ты успела?

Катя подмигнула ей, вышла и нажала кнопку лифта. Наверху сразу зашуршало, и медленно стали опускаться его запутанные серые кишки.

Анна стояла на пороге с лицом робким и слабым.

– Что? – буднично спросила Катя уже из лифта, словно мать сейчас могла бы отдать ей забытые перчатки или настоятельно попросить застегнуть куртку.

– Он же все-таки не только мне отец был, но и дед тебе, Кать.

– Кто? Аа… Да какой он мне, к черту, дед, – и захлопнула дверь.

А перчатки все-таки забыла…

Заметила уже в машине, когда схватилась за холодный руль.

Календарная весна была в разгаре, но ночью еще подмораживало, а машина стояла здесь много часов.

Возвращаться не хотелось, тем более, что припарковалась она в двух кварталах от дома, ну что за ерунда – перчатки.

Однако что-то заставило ее вылезти из машины и пойти обратно. Во дворе она оседлала какого-то уродца, призванного воспитывать у детей чувства прекрасного. Все раздумывала, заходить или нет. Перчатки были единственные, но пришлось бы снова ее увидеть… А, может, она и хочет ее увидеть, но ищет повод?

Стали появляться первые прохожие, из дома выходили люди, спешили на работу. В подъезд забежала какая-то женщина, Кате даже показалось, что номер квартиры она набрала на домофоне знакомый. Но от подъезда до детской площадки было далеко. Видимо, действительно – подсознание тянуло подняться и увидеть снова, что-то сказать, услышать в ответ нормальные человеческие слова, а не рассказ о генеалогическом древе. Может быть, даже обнять. Может быть…

Ах, сколько же ей еще сидеть в бесконечных чужих дворах, карауля, высматривая, пытаясь стать своей совершенно, в сущности, посторонним людям! Почему такой тяжелый поиск своей судьбы, почему всегда одна, всем чужая, никому не нужная…

Когда к дому подъехало такси, Катя опомнилась. Начинались пробки, нужно было что-то решать.

Она уже встала и уже двинулась со двора прочь, когда увидела Анну. Это она вызывала такси. В чем-то нелепом абрикосовом, наверченном поверх пальто. И дорожная сумка в руках.

«Как странно… Она ведь ни словом не обмолвилась, что уезжает. Да и как там дочка останется одна, она же маленькая?»

Через пять минут Катя снова жала ту же самую кнопку звонка.

Повернулся ключ, и в проеме двери нарисовалась чужая пожилая женщина, совершенно никакого отношения к этой семье не имеющая – это была явно няня, та самая няня, которая минут десять назад прошмыгнула мимо нее в подъезд.

Она выжидательно смотрела на Катю, но тут из комнат выбежала маленькая девочка. Обняв нянины колени, она смущенно поздоровалась.

– Здравствуй, – Катя невольно улыбнулась, – как спалось, Лиза?

Лиза тут же уткнулась в нянину юбку.

– Там Аня… Она внизу в такси, попросила книгу забрать. Сказала, в самолете почитает. Мы вместе с ней едем.

– Какую книгу? – Няня сразу заглотила наживку. – Где взять?

– Там на столе. «Маленький принц» называется.

– Сейчас принесу. Ой, Лиза, отпусти, я же упаду.

Катя сразу присела на корточки, поманила Лизу к себе.

– Куда мама уехала, сказала?

– Нет, не сказала.

Вернулась няня, протянула книгу.

– Только не понимаю, почему в самолете, она же на поезде поехала. Какой самолет, в Ярославль-то.

– Ну, это я оговорилась, – Катя быстро раскрыла книгу на нужной странице – фотография была на месте, – поездом. Само собой.

– А вы тоже туда, да?

– Конечно.

– Вы тоже актриса? Лицо-то знакомое, – заискивающе улыбнулась няня.

– А вы не узнали? Обидно.

– Да узнала я, узнала. Счастливого вам пути, чтобы все было хорошо. Пойдем, Лизок. Да! Дмитрию Юричу привет передавайте, скажите, в следующий раз напеку пирожков его любимых, сейчас-то некогда было, я ж не знала.

Катя даже не успела поменять выражение лица.

– Передам, если увижу. Неужели вы и с ним знакомы?

– А то как же, он у нас бывает, да. Очень жареные любит пирожки-то. Я ему всегда говорю – нельзя вам с вашей язвой, Дмитрий Юрич, давайте я вам печеных сделаю. Куда там, разве ж послушает! Ну, ангела вам на дорогу!

Лифт почему-то не ехал. Да, конечно, надо же нажать кнопку.

Катя вышла, пытаясь вспомнить, зима на улице или все-таки лето. Ни то, ни другое. Яркое солнце, холод, ветер. Знакомый уродец во дворе, обшарпанный сталинский дом. Машина стояла за поворотом.

– Беерта, – ласково погладила Катя пыльную крышу, – Берточка… Ты одна у меня осталась. Не продам тебя, старушка. Всюду обман. Нас предали, Берта, нас снова предали. Зачем нужна мать, если она такая?

Катя расплакалась прямо тут, на холоде, привалившись к грязной машине, как в прежние времена рыцарь мог бы обнять своего коня – единственную родную душу.

В Ярославле Анну никто, разумеется, не ждал. Дмитрий Юрьевич, язвенник и любитель жареных пирожков, с пяти утра бегал по окрестностям в сопровождении оператора Валторны, коммерческого директора татарина Равиля и главного художника, который, точнее, которая была уже третьей с начала фильма.

Соня стояла у машины с его косухой в руках, готовая в любой момент броситься к маэстро – подать, поднести, посоветовать, капать корвалол, искать врача или срочно вносить правки в сценарий. Она выглядела измученной, но так здесь выглядели все – никто не наносил макияж, все напяливали с утра то, что было под рукой, а волосы женщины перевязывали резинками – вот и вся прическа.

К полудню отчаянно захотелось есть.

Соня, борясь с усталостью, забралась на холм и решилась побеспокоить честную компанию.

– Мить, надень, – потыкала она в режиссера его же курткой, – надень, ветер-то какой. Тебе только заболеть не хватало.

Он, не отвлекаясь от разговора с Валторной, взял куртку в руки, но дальше не шевельнулся.

– Надень, – продолжила она канючить, – четырнадцать градусов, свитер у тебя тонкий.