Ева Ночь - Драконам слова не давали!

Она извивается подо мной и стонет. Влажная, готовая, распалённая до предела всего лишь от поцелуев да жадных рук, что блуждали по её телу, пока мы в ускоренном темпе добирались до кровати.

Я погружаюсь в неё неистово, глубоко, яростно. Ещё не грубость, но уже не нежность. Я сжимаю её бёдра пальцами – крепко и с наслаждением. Наверное, до синяков, но абсолютно плевать сейчас на тактичность: я хочу именно так.

– О-о-о, а-а-а… – стонет Марго, приподнимая бёдра, вторя моим резким движениям, подхватывая сумасшедший темп.

Она кончает бурно – я чувствую её оргазмические спазмы, вижу перекошенный вожделением рот, запрокинутую голову, скользнувшую из-под ресниц слезу.

На несколько мгновений меняю ритм – покачиваю её мягко и медленно на волнах затихающего оргазма, чутко улавливая постепенно сходящую на «нет» дрожь её тела. Она мечтает расслабиться. Улыбается, облизывает пересохшие вспухшие губы, в глазах светится истома удовлетворённой женщины.

Но она ошиблась: я не готов дать ей передышку. Выхожу из неё и переворачиваю, как залежавшуюся вещь. Ставлю на колени. Она удивлена, но не сопротивляется. Я стираю ладонью лишнюю влагу – хочу, чтобы она была не такой мокрой – и вхожу в неё сзади. Это длится долго – резкие толчки, наступательный ритм. Я как будто в шахте вкалываю: тяжело, болезненно-остро и бесконечно.

Марго уже кричит – её снова накрывает. Она сжимается так конвульсивно сладко, но мне этого мало. Недостаточно. Колени у неё разъезжаются. Я поглаживаю её твёрдые соски, ловя телом каждый всхлип и содрогание.

Даю ей немного прийти в себя.

– Ты смерти моей хочешь? – бормочет она. Взгляд плывёт, косметика размазалась, щёки горят. Но сейчас Марго больше настоящая, чем когда выступает в роли хорошенькой куклы без изъянов. – Иди ко мне, мой мальчик, – тянется она губами к моему каменному члену, что неудовлетворённо дёргает головкой. В нём ни на миллиметр не убавилось агрессии. Он всё ещё боеспособен и готов сражаться.

– Нет, – мягко останавливаю её и впиваюсь поцелуем в губы. Ласкаю рукой, провожу по влажным складочкам, скольжу по клитору вверх-вниз. До тех пор, пока она снова не заводится и не начинает подаваться мне навстречу. Не так быстро, куколка.

Я кладу её на бок и делаю очередной заход. Она обхватывает меня так плотно, что я чувствую как начинает внутри зарождаться дрожь наслаждения. Я закрываю глаза, сосредотачиваясь на ощущениях, наращиваю темп. Ещё немного. Ещё самую малость.

В последний момент так некстати всплывают в башке, как перископ подводной лодки, рожки-антенны. Они подрагивают мне в такт. Вспышка. Белое марево. И я бурно кончаю. Проваливаюсь в ослепительный водоворот долгожданной разрядки.

Кажется, Марго тоже успела. Но мне уже всё равно. Я глубоко дышу, пытаясь прийти в себя. Она отползает и поворачивается ко мне лицом. Всматривается в меня пристально и с восхищением. Гладит ладонью отросшую за день щетину.

– О-у-у-у, ты мой герой! – захлёбывается она от эмоций. – Не такой, как всегда. Непредсказуемый. Разный. Ты ж меня чуть до смерти сладкой не затрахал! Вау-у-у… ты таким никогда не был! – аж подвывает она. Если б могла, наверное, подтанцовывала б от радости, но, боюсь, Марго дня два придётся в раскоряку ходить. – Ну что, в душик? Так и быть, я тебе сегодня даже спинку помою.

– Не надо, – поднимаюсь с постели. – Можно я сам и первый? Мне ещё домой добираться.

– Так ты не останешься, что ли? – хлопает она глазами.

Нет. Не останусь. Перехотелось. Нет желания слушать её трескотню, смотреть, как она пьёт вино, ест клубнику. Нет настроения снова ложиться в постель и продолжать секс-марафон. Вселенская пустота. Космическая дыра внутри. Приятная усталость есть. Лёгкость в теле – тоже. Нет удовлетворения и радости. Это привычно, но сегодня почему-то особенно давит.

– У меня ещё дела. А завтра – тяжёлый день. Не огорчайся.

Но, кажется, Марго не расстроена. Потягивается, как большая кошка.

Душ. Костюм. Щелчок замка. И только выйдя из подъезда и получив заряд ветра в лицо, понимаю, что дышу с облегчением, словно вырвался из маленькой душной комнаты, насквозь пропахшей сладкими конфетами и подгнившими экзотическими фруктами.

Ника

Больше всего на свете я страшусь неизвестности. Вот таких незнакомых звонков на ночь глядя, например. Я не решаюсь принять вызов, а телефон трезвонит и трезвонит. Запоздало проскакивает мысль, что это может звонить новый хозяин, от которого я только что удрала. Но это не он.

– Привет, систер, – Тина чересчур жизнерадостна, а у меня сжимается всё внутри и холодеют пальцы. Незнакомый номер. Прилично поздний вечер.

– Что-то случилось? – осторожно интересуюсь я, стискивая холодными пальцами тонкий корпус своего айфона. Ещё немного – и у меня появятся новые непредвиденные траты.

– Да ничего не случилось! – опять эта наигранная бравада в голосе, и в животе скручивается мёртвыми петлями настоящий страх. – Чо ты как маленькая, блин!

– А почему ты не со своего номера? – прибиваю её бравурный энтузазизьм логикой.

– Потому что ты могла не ответить, коза! – я бы и не ответила. В точку. Всё, что осталось в прошлом, не желаю ворошить. Даже сейчас. Но, естественно, я хочу её выслушать, вместо того, чтобы тупо нажать на «отбой». – Я тебя знаю!

Сестра прямо-таки излучает торжество и продолжает бахвалиться, радуясь, что нашла наконец-то свободные уши. Конечно, она знает: я всегда отвечаю на незнакомые звонки. Пунктик у меня такой. Уж кто-кто, а она в курсе моих фобий и предпочтений.

– Ладно, – прерываю я её словесный понос. – Давай по существу. Просто так звонить, чтобы услышать мой голос, ты бы не стала, наследница престола. Не царское это дело.

– Ну что ты сразу начинаешь, – вяло отбивается Тинка, но мажорность её тональности плавно сходит на «нет». – Можно подумать, я не могу позвонить младшей сестрёнке, чтобы узнать, как у неё дела.

Если б я могла, рассмеялась. Больше года старшенькая не проявляла никакого интереса к моей персоне, а тут так приспичило, что аж ночью на кнопки понажимала.

– Тина, я сейчас брошу трубку и отключу телефон. И вообще завтра сменю номер, – угроза, как всегда, действует безотказно. Преемница отцовских капиталов судорожно вздыхает, и у меня снова начинает ныть живот. – Что ты натворила в этот раз? У вас там правда всё хорошо?

– Да что нам сделается, – уже уныло гундосит она. – И ничего я не натворила, – ещё один вздох – такой прерывистый, что, не знай я её, как облупленную, подумала бы, что там, где она, обрушилось небо ей на голову. Лицедейка. Манипуляторша. – Ника, спаси, а?

Она вдруг начинает реветь белугой, и мне по-настоящему становится плохо. Куда она вляпалась?