Аида Ланцман - Краеугольный камень

Умение появляться не вовремя, возникать из ниоткуда было бесспорным и очевидным изъяном отставного полковника Уильяма Миллигана. Он являлся как черт из табакерки. Мог позвонить среди ночи, подергать за ниточки и выйти на нужного человека в любой точке земного шара, прислать к порогу своих парней или, что случалось крайне редко, нагрянуть с личным визитом, без предупреждения. Полковник Миллиган не задавался дурацкими и бессмысленными вопросами гостеприимства и людского терпения. Его не заботили правила приличия. Он слишком долго был человеком, устанавливающим правила. Слова: «мне неудобно говорить», «я сплю», «я перезвоню», «не звони больше» – Миллиган считал белым шумом, чем-то не заслуживающим внимания. Снисходительно ждал, когда собеседник закончит искать способы отвертеться от него, и продолжал гнуть свою линию. Его не заботил чей-то распорядок дня и режим. Полковник Миллиган большую часть жизни положил на то, что называлось армейской муштрой и военной доктриной, поэтому жил, не оглядываясь на время. И считал, что все остальные тоже.

Тех несчастных, (если бы спросили его, он бы сказал: счастливчиков) кто воевал под его началом во время вторжения в Ирак в две тысячи третьем году, полковник Миллиган даже спустя десятилетия считал своими подчиненными. Абсолютной и безоговорочной своей собственностью. Пусть он покончил с войной, снял камуфляж и убрал в шкаф китель, Уилл Миллиган своих людей не забывал и всегда находился поблизости. Контролировал, как мог, посылал емкие эсэмэски, держал на периферии зрения тех, кого он заклеймил еще в армии, как заботливый отец семейства, как вожак стаи.

С тех пор, как он вышел в вынужденную отставку, утекло так много времени, что оно трижды окупало общий срок боевых командировок на Ближнем Востоке. Но Уильям Миллиган был принципиальным. Полковник Миллиган, к которому продолжали обращаться по званию и с уважением, людей отпускать не умел, хоть и не был излишне сентиментальным. Скорее, он был ревнивцем, поэтому и обрел удивительную способность доставать людей буквально из-под земли.

И потому же звонок в два часа ночи с пятницы на субботу для капитана Стивена Хэммонда не стал сюрпризом. Скорее, неприятностью, неурядицей: Стивен заранее знал, что от звонка полковника не стоит ждать ничего хорошего. Он усмехнулся и в очередной раз поразился, как упоительно Миллиган был верен себе, своим принципам и привычкам.

Несколько лет назад, точнее никто бы не сказал, незадолго до того, как Стивен взял машину и махнул на Юг страны, без четкого понимания, что ему делать со своей жизнью, Уилл Миллиган дал ему одноразовый телефон. Стив зачем-то исправно заряжал мобильник и держал в прикроватной тумбочке, и чем дольше тот молчал, тем спокойней Стиву жилось. Капитан Хэммонд был бы рад, если телефон так никогда бы и не зазвонил. Но он стал тем ружьем, которое обязательно должно выстрелить. Выстрел состоялся, он был ожидаемым. Тревожная вибрация, словно металлическими крючьями, выдернула Стивена из беспокойного сна. И когда игнорировать нелепую мелодию стало сложно, мужчина отмахнулся от стылого кошмара и проснулся. И хотя номер на дисплее не высветился, но по настойчивости и продолжительности звонка стало очевидно, кем был звонивший.

Стивен пытался взять себя в руки, не поддаваться панике и провокациям полковника, чего бы он от него не хотел. Сбросить с себя мутное и неявное опьянение, и вспомнить, наконец, в какой момент он посчитал хорошей идеей напиться в шумном и многолюдном баре.

Стивен сел в кровати, спустил ноги на холодный пол и прикрыл глаза. Жаркая и влажная новоорлеанская ночь липла к телу отголосками джаза из бара на Бурбон-стрит, дешевым пойлом, чужим потом – запахом разодетой, необузданной толпы из Французского квартала. Капитан провел пятерней по темным, выгоревшим на кончиках волосам, сгреб их в кулак и с сожалением отметил головную боль, маячащую где-то на задворках сознания. Утром ему был обеспечен похмельный синдром, но Стив не особенно по этому поводу печалился. Это напомнило бы ему, что он все еще жив, раз способен чувствовать. Его жизнь была до тошноты богата на подобные эпизоды. И сегодняшний даже не был самым худшим, потому что он проснулся в своей квартире, и это уже хорошо. Стивен так и не научился справляться с трудностями самостоятельно, а потому нашел хороший источник, чтобы забыть, кем он стал, во что превратился по доброй воле.

К моменту, когда Стив встал с кровати и натянул джинсы прямо на голое тело, телефон затих. Мужчина с облегчением выдохнул, и в тот же момент снова услышал занудное гудение.

Стив печально и обреченно улыбнулся, решив, что он все же поговорит с полковником, потому что тот был самой неотвратимостью. Это детское сопротивление бесполезно и, в лучшем случае, приведет к тому, что в следующий раз он услышит дверной звонок. Стив, наконец, принял вызов.

– Сэр, – сказал он, остановившись возле распахнутой настежь балконной двери, и сам не узнал свой голос. Ночь, несмотря на редкие капризы октября, была душной. Стив ждал предутренний холодок, а вместо него получил отдаленный, глухой звук живой музыки, затхлый дух подворотни и недвижимый воздух. В голове пульсировало, а во рту пересохло, как по щелчку. И следующую фразу Хэммонд уже просипел: – Какого черта?

– И я рад тебя слышать, Стивен, – усмехнулся полковник. – Мучаешься от похмелья?

– Рановато для похмелья, – возразил Стив. – Я еще пьян.

Хэммонд поиграл плечами и прикрыл глаза – старые шрамы на спине заныли, как вестники надвигающейся беды. Он получил их на память о проваленной боевой операции. Полковник Миллиган тогда лишился ноги, но они оба решили, что отделались малой кровью, потому что шестеро солдат из взвода Стива вернулись домой в цельнометаллической оболочке оцинкованных ящиков.

– Ты себя угробишь, – строго предупредил Уилл.

В Ираке он тщательно следил за порядком в лагере. Алкоголь был запрещен уставом. Бутылка холодного пива считалась смертным грехом. Неясно откуда (полковник подозревал силы коалиции) Стив раздобыл несколько бутылок польской водки. Поддавшись юношеской восторженности, возбуждению от приятной тяжести оружия в руках, разморенные жарой, парни из его взвода налакались, как щенки – быстро и сильно. И тогда полковник вышел из себя. На следующее утро он заставил провинившихся пробежать двадцать миль по пустыне при полном обмундировании. До смены личного состава ни у кого из них больше не возникало желания напиться.

Острое раздражение от назидания бывшего командира разливалось по телу и зудело под кожей.

– Знаешь что, Уилл? – выдохнул Стив и провел ладонью по заросшим щетиной щекам. – Теперь, когда армейская иерархия перестала висеть над моей головой дамокловым мечом, я мог бы ответить тебе.