Сара Хогл - Застенчивость в квадрате

Навигатор ведет меня в никуда сквозь мерцающие сумерки, мимо расступающихся время от времени деревьев, за которыми открывается такой вид на горы, что дух захватывает. Фары вспыхивают, выхватив флуоресцентный знак: кто-то перекрасил старое предупреждение о тупике, указав вместо этого «Ханнобар Лейн», и кровь начинает пульсировать узнаванием. «Мы знаем это место, мы знаем это место», – поют инстинкты, и меня накрывает волной ностальгии, хотя вызвавший ее краткий миг моей жизни вряд ли длился дольше четырех месяцев. Только попадается что-то знакомое – и сразу же вспоминается второе, третье, еще и еще, и хотя пятнадцать минут назад окружающая местность казалась мутной кинопленкой, во мгновение ока я уже знаю ее как свои пять пальцев. Коптильня эпохи Гражданской войны, стоящая под углом в сорок пять градусов, кладбище с гладкими от времени надгробиями – старые друзья. Еще не доехав, я уже знаю, где будет вмятина в заграждении, и знаю, откуда она взялась.

Последний поворот – и я машинально притормаживаю, прищуриваюсь и начинаю разглядывать стоящие один за другим знаки в свете луны, точно сталактиты, нависающие над землей. «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ», «ЗЛАЯ СОБАКА», «ОСТОРОЖНО, МЕДВЕДИ», «ВАС СНИМАЕТ КАМЕРА».

Сердце бьется как сумасшедшее, слезы подступают к глазам, но проливаться не спешат.

«Ты должна была вернуться гораздо раньше. Ты могла быть нужна ей. А сейчас уже поздно», – стучит в висках.

А потом у меня перехватывает дыхание, потому что вот они, «Падающие звезды», простираются передо мной во всем великолепии. Розовый камень главного дома цвета сумерек в море гортензий, четыре дымохода на фоне черного холодного неба, еще более темного, чем почти сливающиеся с ним горные склоны. Каждое дерево, цветок, каждая травинка и каменная плитка на мощеных дорожках – все четко выверено, продумано. Невысокие аккуратные живые изгороди обрамляют до одержимости тщательно подстриженный газон.

Первые девять лет моей жизни были наполнены множеством «Не трогай это!» и «Можешь сегодня поспать на диване, но завтра потрудись найти другое место». Я была обузой, занимающей гостевые комнаты, верхние койки и кухонные столы, ребенок без ремня безопасности, потому что в машине, и так полной кузенов, нам приходилось втискиваться на заднее сиденье седана. С тех пор как мне исполнилось одиннадцать, следующие шесть лет мы с мамой не могли больше полагаться на семью, оттолкнув их многочисленными просьбами о помощи, так что я вместе с ней ездила с места на место, повзрослев гораздо быстрее, чем другие дети. Думая о десятках крыш над головой, под которыми мы рано или поздно оказывались, я всегда вспоминаю ту единственную крышу. Ту, с которой ни одна другая не смогла сравниться.

На одно восхитительное лето я почувствовала себя желанной и нужной. Мы тут же установили собственные, неповторимые семейные традиции: наблюдать за птицами поутру, рассказывать сказки на ночь. Я помогала поливать фиалки, пробивавшиеся вдоль дорожек, чувствуя себя маленькой девочкой из «Таинственного сада», учила названия всех видов растений, которые с тех пор забыла. Обо мне не просто заботились, я действительно строила целую жизнь.

И воображение мое так вышло из-под контроля потому, что в глубине души, несмотря на все, что со мной случалось и куда меня после забрасывала жизнь, я всегда знала – такое место, как это, действительно существует. Великолепное, ухоженное, неподвластное времени: мир, запертый внутри снежного шарика.

Вот только это уже не он.

Зеленые холмы, окаймленные лесом, теперь сами почти все заросли деревьями, когда-то далекая чаща теперь так близко, что кажется, еще немного, и она поглотит и сам дом тоже. Вьющиеся лозы оплели особняк. Они ползут по стенам, вцепляясь в каменную кладку, откалывая кусочки. Фары машины светят прямо в окна на первом этаже, выбитые, подмигивающие осколками, точно распахнутые акульи челюсти.

С потолков свисают лохмотья штукатурки. Обои отваливаются от стен. Странные темные тени поднимаются прямо к канделябрам. «Падающие звезды» поразила болезнь, точно замок Спящей красавицы после наведения проклятья. Дом даже больше не розовый: он серебристо-серый, как осенняя паутинка.

– Нет, – не веря своим глазам, выдыхаю я. Вайолет всегда так заботилась о своем доме, каждый день протирала пыль, пылесосила, мыла. В нем не было ни одной перегоревшей лампочки, а в библиотеке не нашлось бы ни одной криво стоящей книги. Кровати заправляли сразу же после пробуждения, тарелки мыли после еды, не мешкая, а вещи свои ты складывал сам, стоило только достать их, еще теплые, из сушилки. Это поместье было ее радостью и гордостью. Она правила им как королева.

Мое внимание привлекают два квадратика света, мерцающие среди ближайших деревьев. Окна. А рядом с ними – треугольная постройка. Раньше там была рабочая мастерская дяди Виктора, но когда я маленькой забралась туда посмотреть, внутри обнаружила только темные груды заржавевшего оборудования для фермы и паутину. Теперь там горит свет, а рядом припаркован чей-то пикап.

Я осторожно подбираюсь ближе: тропинка неровная, асфальт местами распорот корнями деревьев – природа возвращает себе свою территорию. По дороге, зажав в кулаке ключи на манер когтей Росомахи, перебираю в памяти все, что знаю о правах незаконных поселенцев. Пикап – не единственный нежданный сюрприз: рядом стоит желтый «Фольксваген Жук», совсем как тот, куда, попрощавшись, забралась Рут Кампос.

Та самая Рут, которая сейчас распахивает входную дверь и улыбается:

– Мэйбелл! Чудесно, ты как раз вовремя.

– Вовремя для чего?

– Как добралась? – вопросом на вопрос отвечает она.

Мне просто кажется, или она правда нервничает?

– Я только увидела дом. Он в плохом состоянии. Просто ужасном. Не ожидала увидеть вас здесь… – Вглядываюсь ей за спину, мельком заметив розовую плохо освещенную гостиную без малейших признаков ржавых инструментов или паутин. Вместо этого там стоит диванчик в клетку, столик и настольная лампа со скачущими по абажуру мустангами. Стены бревенчатые, время от времени мигает голубоватый свет – где-то работает телевизор.

– Кто там? – спрашивает чей-то новый, глубокий голос. Я выпрямляюсь.

Неожиданно в дверном проеме появляется мужчина, закрывая весь обзор. Я дергаюсь, споткнувшись, и он машинально протягивает руку, будто чтобы помочь, но я уже шагнула назад, восстановив равновесие.

Это не просто мужчина. Это тот самый мужчина. Все еще единственный мужчина из моих самых потаенных, темных мечтаний.

Он высок, широкоплеч, с волевым подбородком. Русые волосы обрамляют лицо небрежными волнами, напоминая падшего ангела, чуть не утонувшего: Посейдон выбросил его из моря, а молния вернула к жизни. Глаза его сияют как топазы, как бокал искрящейся газировки в солнечных лучах, и зрачки расширяются, остановившись на моем лице. Все мысли, когда-либо приходившие мне в голову за все тридцать лет, вылетают за один миг. В горле чешется, будто от пыли, и в глазах, и в ушах…