Маргарет Пембертон - Площадь Магнолий

— Возможно, что мама и бабушка живы. Мне не известно, в какой именно концентрационный лагерь их поместили и поместили ли вообще. Наверняка я знаю только то, что нацисты считали нашу семью враждебной государству и хотели стереть ее с лица земли.

Кейт задумалась: неужели у этой истории есть тайная подоплека? Она была уверена, что родственники Кристины подверглись гонениям исключительно потому, что они евреи. А вдруг кто-то из них участвовал в заговоре против Гитлера и боролся с фашистской заразой, еще когда британское правительство отказывалось верить в агрессивные намерения фюрера?

После того как нацистские войска оккупировали в 1936 году Рейнскую зону, правительство Великобритании сделало вид, что Гитлер лишь возвратил Германии ее исконные земли. В том же году был подписан договор между Гитлером и Муссолини. И хотя было очевидно, что этот пакт ознаменовал содружество двух диктаторов, британский посол в Берлине присутствовал на торжественной церемонии.

— Нацисты преследовали вас за то, что вы евреи? — спросила Кейт как можно мягче.

Кристина молчала, глядя на свои сжатые кулаки. Она совсем упустила из виду, что Кейт немка по отцу. Хотя Карл Фойт и не бывал на родине со времен Первой мировой войны и не числился среди почитателей Гитлера, он оставался немцем и вырос в той же стране, что и Кристина. Они оба с детства говорили на одном языке, мыслили как местные жители, понимали их натуру, знали любовь немцев к аккуратности и пунктуальности. И если кто-то и мог помочь Кристине разобраться, что же на самом деле произошло с ее мамой и бабушкой, то это был, конечно, Карл Фойт. Она собралась с духом и выпалила:

— Папа печатал антифашистские листовки в подвале своей аптеки. А Генрих их распространял.

Кейт впервые услышала имя брата Кристины. В открытое окно доносился стрекот газонокосилки Дэниела Коллинза; слышались обрывки разговора Нелли Миллер и Гарриетты Годфри, цокот копыт запряженной в катафалк лошади, на которой Альберт Дженнингс перевозил фрукты и овощи на базар, и бой часов на церкви Святого Марка. На этом привычном мирном фоне, было странно слушать из первых уст историю евреев-антифашистов в гитлеровской Германии.

— Должно быть, твой отец и брат были храбрыми людьми, — нерешительно промолвила Кейт после долгого молчания.

Кристина сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

— Приятель моего отца, помогавший ему печатать листовки, однажды сказал, что мне не стоит ждать возвращения мамы и бабушки, — дрожащим голосам произнесла она. — Он сказал, что они никогда не вернутся и мне следует покинуть страну, пока меня не арестовали. Он помог мне бежать в Швейцарию. — На глазах у нее блеснули слезы. — А сам был схвачен гестаповцами. Я осталась тогда одна и чувствовала себя виноватой перед всеми, кто не сумел спастись. И вот теперь это ощущение вины вернулось. Так стыдно, что я преспокойно живу в Лондоне, на площади Магнолий, в то время, когда…

Кристина судорожно вздохнула, и слезы потекли по ее бледным щекам. Она была рада, что наконец призналась кому-то в своих чувствах, излила то, что накопилось в душе. Все годы, пока она обитала в относительно безопасном Лондоне, ей не давали покоя воспоминания о гибели отца и брата, тревога за судьбу мамы и бабушки. Боясь сойти с ума, она запретила себе думать о том, что они могли уцелеть, и внушила себе, что их нет в живых. Но это усугубило грызущее ее чувство вины, не облегчило, а, напротив, обострило душевную боль.

Кейт подалась вперед и накрыла ладонями руки Кристины.

— Не терзай себя! Ты ни в чем не виновата перед своими родными. Подумай, хотели бы, чтоб ты подвергалась риску, твой отец и брат? Что же касается твоей бабушки и мамы… — У Кейт подкатил к горлу ком. Ей не хотелось попусту обнадеживать Кристину — спасение из лагеря смерти представлялось почти невероятным. Вряд ли две немолодые еврейки могли выжить в тех условиях. Хотя, с другой стороны, мало кто верил и в спасение Леона, когда он пропал без вести. Но Кейт хватило мужества надеяться. Она не сомневалась, что он жив. У Кристины же, очевидно, такая вера отсутствовала, иначе она бы давно заявила об этом во всеуслышание.

— Наверняка они попытаются связаться с Лией, если живы. Война ведь кончилась! — осторожно сказала Кейт. — В противном случае тебе придется примириться с их гибелью.

Кто-то постучал в дверь, и в прихожей зазвучал бодрый голос Хетти Коллинз:

— Есть кто-нибудь дома?

С сожалением переглянувшись, подруги тяжело вздохнули, понимая, что поговорить по душам уже не удастся.

— Проходи на кухню, Хетти, — откликнулась Кейт. — Мы здесь вдвоем с Кристиной.

Бегом промчавшись по длинному коридору через весь дом, Хетти ворвалась в кухню и затараторила:

— Я только что закончила возиться с цветами в церкви. Альберт дал мне саженцы чудесной живокости. Вы угостите меня чаем? Умираю от жажды! Давайте я сама о себе позабочусь. — Не дожидаясь разрешения, она схватила чайник и стала наполнять его, приговаривая: — Когда была жива Констанция, покойная жена нашего викария, она всегда угощала меня чаем после работы. Разумеется, оставшись вдовцом, он вряд ли станет потчевать меня чаем, хотя я бы не возражала…

Хетти с грохотом поставила полный чайник на газовую конфорку, обернулась, тряхнув полями черной соломенной шляпки, украшенной искусственными вишенками, и с пылом воскликнула:

— Когда викарий снова женится, что вполне естественно — ведь он мужчина в расцвете сил, его новая жена вряд ли снизойдет до меня. По-моему, она о себе чересчур высокого мнения.

Ни Кристина, ни Кейт не проронили ни слова, им обеим нравилась Рут Фэрберн, невеста Боба Джайлса, и перемывать ей косточки им вовсе не хотелось.

— Я вот думаю, какими цветами мы станем украшать церковь на твою свадьбу? — бесцеремонно гремя посудой, словно она хозяйничала на собственной кухне, рассуждала Хетти. — К следующей неделе розы еще толком не расцветут. Может, набрать возле бомбовой воронки адонис? Его там море! Адонис хорошо сочетается с папоротником, но это тоже не проблема. Впрочем, я что-то не припоминаю невесту с желтыми цветами, на свадьбу обычно требуются красные. Когда Керри выходила за Дэнни, у нее в руках был букет красных роз, хотя и не самых шикарных.

— А мне нравятся желтые розы, — подала голос Кейт, желая поддержать разговор. — Они выглядят очень мило и оригинально.

Хетти раздраженно фыркнула. Цветы из воронки от бомбы как-то не увязывались с ее представлениями о свадьбе. Так ведь можно договориться до того, чтобы украсить проход к алтарю мать-и-мачехой и рододендроном!

— Вода вскипела, — вмешалась Кристина, заметив пар, выбивающийся из-под крышки чайника.