Лидия Шевякова - Дуэт

Но и там Сента не могла найти себе места. С томлением глядела она, как суетятся домашние и накрываются столы, и понимала, что огромное свадебное колесо во дворе, увитое цветами и бубенчиками, напоминает ей теперь пущенный под гору мельничный жернов, который уже ничем не остановить. Эрик все равно вернется, они помирятся и поженятся, несмотря ни на что. Ее ужаснуло, что ничего уже нельзя изменить, она просто маленькая песчинка на огромной отмели жизни. Сента, уже облаченная в нарядные свадебное одежды, незаметно выскользнула из дома и вернулась на набережную в надежде отыскать Голландца и отдать ему ожерелье, а на самом деле хотя бы еще раз взглянуть на мужчину, которого она так отчаянно полюбила. Но незнакомца нигде не было видно. Голландец даже не сходил с корабля, он заперся у себя в каюте и только ждал заката солнца, чтобы можно было отчалить от берега и тем самым спасти любимую.

К сожалению, он был не властен над своими бестелесными помощниками, ведь настоящую команду Годвин высадил на необитаемый остров, а прислуживающие ему злые духи сохраняли только видимость послушания. Он был пленником на собственном корабле, пленником смерти и вечности.

Но любовь оживляет все, она дарит надежду. Полюбив, Годвин ожил, он уже не маялся между небом и землей в тоскливом ожидании забвения. Нет, теперь он готов был отвергнуть это желанное забвение и остаться вечным изгнанником, но знать, что его любимая жива и счастлива, пусть даже с другим.

Однако мотылек всегда находит огонь, и Сента, влекомая непреодолимой силой любви, сама боязливо поднялась на корабль. Она хотела только взглянуть на любимого, запечатлеть его образ в своей памяти, ведь скоро они расстанутся навеки. Она знала, что с закатом солнца Годвин снова отправится в плавание.

Влюбленные встретились, и между ними произошло объяснение. Старое как мир объяснение в нежных чувствах. Сента умоляла Годвина увезти ее на своем корабле. Голландец был в отчаянии, он открыл ей свою тайну, но все напрасно. Девушка была слишком молода, чтобы бояться смерти. Голландец стал уговаривать ее покинуть фрегат. Гордость подсказала Сенте, что Годвин отвергает ее, считая слишком простенькой для себя, и она убежала в слезах. Сердце Голландца готово было разорваться. Но он впервые с удивлением и радостью принял эту боль. Боль свидетельствовала о том, что он чувствует, а значит — живет.

А для нежного сердца Сенты эта первая любовная боль и мысли о скорой разлуке были невыносимы. Девушка убежала на безлюдный берег и долго горько рыдала, спрятавшись за перевернутые лодки.

Тем временем все принялись разыскивать невесту. Эрик давно простил ее, раскаивался в своей резкости. Он легко шагал по песку и звал свою возлюбленную, думая, что строптивая девушка, обидевшись, специально прячется от него. Северное солнце заходит рано. Голландец наконец мог отойти от берега. Сента печально наблюдала, как прекрасный фрегат уходил в море без нее. Вдалеке раздались голоса. Оглянувшись, девушка увидела ищущих ее людей и поняла, что сейчас из-за валунов к ней выйдет Эрик. В это время золотая солнечная дорожка заката оказалась у самого носа корабля. Молодой капитан, не выдержав заточения в каюте, взбежал на мостик и, увидев девушку на берегу, замахал на прощание своей вышитой серебром треуголкой. Он был счастлив, что выбрал пожизненное заключение и спас любимую. Но Сента приняла этот взмах за зов. Она не раздумывая спрыгнула на солнечную дорожку и побежала по ней к кораблю. Глядя на ее нежную легкую фигурку, на берегу все замерли в ужасе и восхищении. В это время паруса фрегата на мгновение закрыли собой солнце, дорожка пропала, и Сента, не добежав до «Унго» нескольких метров, провалилась в море, как в пропасть, и беззвучно пошла ко дну.

На палубе и на берегу одновременно раздались два сердечных вскрика. Это человек и призрак звали в отчаянии свою любимую.

Проклятие было снято. Девушка, которую полюбил Годвин и которая так полюбила его, что готова была отдать за него жизнь, нашлась. Капитан, только что почувствовавший себя несчастным, но живым, должен был умереть. Именно теперь, когда любовь вдохнула в него жизнь, и смерти он стал тоже дорог и желанен. Корабль вместе с прекрасным юношей на капитанском мостике начал истаивать на глазах и прахом, золотым от лучей заходящего солнца прахом, нежной золотой чешуей развеялся по волнам.

Вот, дорогой читатель, краткая, но правдивая история Годвина Волсунга, смелого и несчастного юноши, получившего прозвище Летучий голландец.

Уверяю вас, что молодой, пылкий Вагнер довольно сильно переиначил Гейне, когда писал либретто своего «Летучего голландца». Впрочем, и сам Генрих, поведавший нам эту старую легенду в «Мемуарах г-на Шнабелевопского», обошелся с первоисточником весьма вольно. На то, впрочем, он и поэт, чтобы парить в небесном эфире со своей фантазией, а не тащиться с восстановленной мной в правах истиной по ухабам прозаического повествования.

Быть «его девушкой» оказалось так же непросто, как садоводу-любителю участвовать в техасском родео. Герман был строптивым, непредсказуемым и кусачим мустангом, не терпящим даже намека на узду. Он настолько бешено отстаивал свою независимость, что само это сопротивление делало его зависимым и уязвимым.

Большую часть времени Герман казался ангелом: смеялся, шутил, развлекал окружающих, ворковал нежные глупости барышням, выдумывал бесконечные вереницы забав, без устали восхищая окружающих. Он слыл любимцем публики, лучшим танцором на всех вечеринках и кладезем анекдотов и прибауток. Словом, наш балагур искрился, как непрекращающийся праздничный фейерверк.

Летом Герман не раз с риском для жизни карабкался при свете луны по пожарной лестнице к окну любимой, чтобы прикрепить ей на подоконник букет цветов и пропеть все новые и новые слова любви. От сладостной итальянской серенады «Скажите девушки подружке вашей» до слегка улучшенной арии Ленского «Я люблю вас, Анна».

Однажды осенью он заслал к Анне настоящего циркового клоуна, чтобы развлечь любимую во время болезни. А зимой вылепил из снега вместе с дворовыми мальчишками снежную крепость, названную в ее честь. Выложенное яркими бусинками рябины на белоснежной крепостной стене, ее звонкое имя горело на январском солнце, как призыв, как клятва. Весной эти любовные миниатюры достигали апогея сценических высот. Назначив Анне романтическое свидание в своей холостяцкой берлоге, он мог выложить всю постель букетиками фиалок, другой раз Герман украсил ко дню рождения «своей девушки» весь подъезд ее дома воздушными шарами. На почти ежедневные рандеву он всегда приходил с дарами. То угощал ее райскими яблоками, собственноручно выкрашенными золотой краской, то крошечными восточными лакомствами, забавно сокрытыми в огромных, оклеенных яркой бумагой коробах, схваченных немыслимо дорогими и элегантными бантами для ее пепельной косы. У него, как у фокусника, всегда находилось что-нибудь необычное для украшения своей царевны и ее царственных волос: конфетти, горсть розовых лепестков или незнамо откуда взявшиеся павлиньи перья. Про приветные ласкательные имена и прочие баюкающие сердце глупости и говорить нечего. Запас нежностей у Германа был неисчерпаем и бездонен, как закрома Родины.