Лидия Шевякова - Дуэт

Анна очень изменилась, в нее словно вселился другой человек, причем мужеского пола. Иногда она даже настолько забывалась, что говорила о себе в мужском роде — «я пошел» или «я думал». Один, всегда один, окруженный врагами.

Анна стала следить за своим здоровьем, понимала: для бизнеса, как для войны, нужны силы. Она забросила гороскопы и модные журналы. Да и сама мода куда-то пропала. Все носили всё. Появился странный корпоративный стиль. Бандиты косили под чикагских собратьев тридцатых годов, бизнесмены обрядились в малиновые пиджаки, а остальное население лихорадочно натягивало на себя одну за другой китайские и турецкие обновки с вещевых рынков. Наступила долгожданная эра изобилия. Отовсюду везли все, что попадалось под руку. В Москве можно было отыскать самые удивительные вещи. Но вещи — последнее, что интересовало Анну в этом мире. Даже мысли о Германе отступили на второй план. Теперь она вспоминала о нем спокойно, как о дорогом покойнике, и в то же время цинично надеялась, что заработает много денег и прикупит себе еще лучше игрунка, нежнее и смешливее. Потом, попозже. Когда золотоносная жила иссякнет.

Приходя с работы, Анна чувствовала себя теперь главой семьи, кормильцем. Мама, по крайней мере внешне, смирилась и ухаживала за ней так, как раньше за отцом, и, как ни странно, немного утешалась своей незаметной нужностью. Анна милостиво послала ее отдыхать за границу, в Турцию. Купила ей вместо себя шубу. Взяла с собой на Кипр на переговоры, с удивлением обнаружив, что привыкла, чтобы рядом кто-то колготился на подхвате.

Она волновалась за этот не совсем понятный ей оффшор. Затея с самого начала ей не очень нравилась, так как гендиректором фирмы мог быть только киприот, резидент оффшорной зоны. Клоди отыскал там своего приятеля, но Анна, привыкшая все контролировать сама, нервничала и, как коршун, следила за пополнением своего корреспондентского счета. На Кипре они с Клаудио снова были вместе, после красивого романтического ужина и хорошего вина. С тайным удовлетворением она констатировала, что просто «трахнула» своего компаньона, урвав свою долю удовольствия и совершенно не заботясь об удовлетворении Клоди. Удовольствие было все-таки немного механическое. Никак не могла забыть, как все это было с Герой. Где этот обморок? Где ощущение, что проваливаешься в звездную бездну, после которого ты несколько дней ходишь, словно в панцире из счастья, и тебя хоть пиками коли — все по барабану. Теперешнее удовольствие застревало на желудочно-биологическом уровне, просто приятном, как первая сигарета после хорошего обеда или рюмка водки в мороз. Может, память всегда все приукрашивает? А может, в юности все кажется прекраснее, чем на самом деле? Вдруг подумала, какая она была идиотка, что не родила от Германа. Сейчас бы у нее был маленький Герасик или маленькая Аннушка. Нет, она никогда бы не назвала дочку своим именем. Это как ярмо. Но безымянного малыша можно было бы тискать, гладить, целовать. «Я бы знала, что Герман со мной рядом, и пусть нельзя дотронуться до него, пусть нельзя почувствовать его в себе, но можно, прижимая к груди его продолжение, знать, что я не одна, что через этого малыша он видит меня, слышит, дышит со мной в унисон», — тихо вздыхала Анна.

Утешали только деньги. Открывала сейф и тихо радовалась. Толстые пачки зеленых банкнот. Однажды, поймав свой блестящий, возбужденный взгляд в зеркале, рассмеялась: «Ну какая же я Сента?! Я просто вылитый Флор Федулыч — купец первой гильдии».

С гильдией она, конечно, погорячилась. Гильдия у нее была не первая, а третья. На большее силенок не хватало.

Открыла наконец небольшой счет в Сбербанке. Купила хорошую трехкомнатную квартиру на Кутузовском, но не переезжала, а начала ее сдавать. Обустроила там потайной сейф и перенесла в него большую часть валюты. К квартирантам вряд ли сунутся. Да и сам квартирант был лучше любого охранника. Суперделовой армянин. Гагик, но Владимирович. Рослый, породистый и дикий одновременно, как ушедший в пираты князь или ставший предводителем разбойничьей шайки по навету отвергнутый королем благородный рыцарь. Армянин был не пришлый, а с московской пропиской. Пристанище было ему нужно лишь на время, пока в его резиденции идет ремонт. Порядок он поддерживал в квартире по-военному идеальный.

Квартирант вообще заинтриговал ее: в нем была сила настоящего крупного хищника, воротилы бизнеса. По обстановке, которую он завез в квартиру, и другим мелким признакам Анна догадывалась, что он человек очень небедный, но, опасаясь, что это грязные деньги какой-нибудь мафии, старалась встречаться с ним как можно реже. Хотя дорогой и одновременно стильно-аскетичный интерьер его жилища внутренне оказался Анне очень близок. На грубо высеченном, красивом лице Гагика, чем-то напоминающего Мцыри, сверкали ясные, умные глаза. Анна думала — это просто так падает свет.

Все заигрывания с вечностью, самопознанием и Анри Бергсоном были забыты. О музыке ей даже думать было смешно. Она теперь бесконечно крутила в машине тревожные, завораживающие песни Виктора Цоя. «Тем, кто ложится спать, — спокойного сна». Но это не для нее. Какой там спокойный сон!.. Ею полностью завладела ненасытная жажда наживы. Она экономила на всем, сквалыжничала. Сверхприбыли шли на грани криминала. Клоди закупал продукты с истекающим сроком годности на стоках за бесценок. Главное было — оперативно ввезти их в страну и, по возможности, реализовать до истечения этого срока — чтоб таможня не держала и оптовики успели взять на реализацию. Если не получалось, все оформляли задним числом. Доверчивые русские покупатели, разнеженные и убаюканные жизнью под строгим государевым оком, еще не привыкли смотреть на срок годности покупаемых товаров. Импортное пиво, допустим, и после этого срока было вполне приемлемым по сравнению с нашим жигулевским. Сахар? Сами знаете, все продавцы и так ставили рядом с мешками ведра воды. (Помните легендарную записку от товароведа продавщице: «Дуся, не разбавляй сметану. Я ее уже два раза разбавил!») Кофе был бракованный: перепревший, тогда его сушили, чтобы отбить запах гнили, с апельсиновой коркой, или пережаренный, что выдавалось неискушенным кофеманам за особо элитарный сорт. Но в то благословенное время оголодавший народ хавал все подряд. «А ведь я мошенница! — вглядывалась в свое новое остриженное отражение Анна. — Ну и пусть, ведь никто не жалуется, все раскупают».

Торопилась. Природное коммерческое чутье подсказывало ей, что время, когда сверхприбыль зашкаливает за 500 — 700 процентов, не может быть долгим. Краем сознания думала: «Я у себя здесь ворочаю сотнями тысяч долларов, а кто-то копошится в миллионах».