Виктория Панщена - Лучший друг

– Да, у меня тоже аллергия, – послышался мужской голос за моей спиной, и мои внутренности свело от внезапно нагрянувшего страха.

Я резко вскинула мокрую физиономию и увидела в отражении зеркала молодого человека с взъерошенными каштановыми волосами.

– Вы меня напугали… – растеряно призналась я, чувствуя сердце в горле и неприятные покалывания на спине.

– Прошу прощения, я не хотел, – сказал парень и неловко улыбнулся. Я натянуто ответила тем же, повернулась на 180 градусов и смогла рассмотреть собеседника целиком.

На нем были белые кеды, брюки песочного цвета и джинсовая голубая куртка, из-под которой виднелась белая футболка. Зеленые глаза его щурились от мерцающих ламп в туалете. На шее темнела родинка, а на среднем пальце правой руки едва виднелась неразборчивая татуировка.

Я покраснела, когда поняла, что слишком долго смотрю на незнакомца, и уткнулась в сумку в поисках расчески. Та довольно сильно запуталась в проводе от телефонной зарядки. Я стала упорно освобождать ее, не поднимая глаз. Пальцы мои неуверенно подрагивали, но спустя примерно пятнадцать секунд они все же смогли подарить деревянному гребешку свободу. Правда, когда я, наконец, оторвала взгляд от сумки, в туалете уже никого кроме меня не было.

«Выходит, что сзади я казалась гораздо привлекательнее, чем спереди», – фыркнула я и посмотрела на свое отражение в зеркале. Из него на меня таращилась высокая, худая девушка. Ее русые волосы спутал ветер, и теперь они спадали на плечи неаккуратной паутиной. Серые глаза были потерянными, уставшими от долгой дороги, веки – слегла опухшими после непродолжительного сна, тонкие губы – искусаны до крови.

Не удивительно, что эту девушку, то есть меня, боятся мужчины. Кто посмотрит на загнанную лошадь, когда рядом куча энергичных кобылок? Люди хотят жить с живыми. Мертвых они боятся.

«Впечатляющая красота, ничего не скажешь!», – пожурила я себя, надела сумку на плечо и стремительно вышла из уборной.

***

Море волновалось. Радостно встречало мои обнаженные щиколотки коктейлем из пены и дробленой ракушки. Я сидела на куртке, шлепала пятками по прохладной прибывающей воде и снимала волны на камеру телефона. На лице моем была улыбка. Искренняя, детская. Временами я даже непроизвольно хихикала.

Море – это единственное, что вызывало во мне настолько яркие, приятные эмоции. Все остальное, что творилось вокруг, стало для меня просто нейтральным. Тем, что не заслуживает восхищения.

После внезапной смерти Ирки на мою юную, хрупкую голову обрушилось осознание, что все не вечно. Это вроде бы известный факт, но ощутимым он стал только после первой безвозвратной потери. Она будто что-то переломала внутри меня, будто прошлась ураганом и поломала устоявшиеся конструкции души и разума.

Спустя год после трагедии с подругой это осознание пустило корни – умерла моя бабушка – мама моей матери. Ее унес проклятый рак. Да, человек был пожилой, и смерть ее я приняла как неизбежность, вот только боли внутри меня от принятия этого факта меньше почему-то не стало. После похорон я сразу же уехала в Крым: лечила свои страдания соленым воздухом и прогулками по горам, дышала можжевельником и рыдала по ночам в подушку. Кто же знал, что по возвращению меня ждет новый удар. Вслед за бабушкой ушел дедушка. Не выдержал одиночества. Его сердце было навсегда разбито, может, потому и подвело – внезапно остановилось.

«Много ли может выдержать сердце? Мое сердце», – думала я тогда. Мне казалось, что вот-вот – и оно вспыхнет и сгорит. Знала бы я, сколько оно способно вынести…

Еще через год незваная, нахальная, ненасытная гостья с косой явилась за моими родителями, и я поняла, что колючие ветви обреченности пришли задушить меня окончательно. Тогда, слушая новости о пожаре в гостинице, в котором погибли мать и отец, я поняла, что вряд ли что-то может тронуть мою душу сильнее. Любовь к родным, которая делала меня счастливой, стала моим бременем. Все, о чем я могла думать, так это о том, чем же перебить воющую между ребер боль.

Сердце мое не вспыхнуло, не взорвалось, не рассыпалось. Даже не остановилось, что казалось вполне логичным. Возможно, оно пропустило пару ударов, но продолжило качать кровь, разгоняя вместе с ней по венам боль и отчаяние.

Тогда временным лекарством для меня стала работа. Новая, лучшая. Я уволилась из довольно престижного рекламного агентства, наплевав на то, что шесть лет училась на пиарщика в институте, и стала пробовать себя в новой сфере – в дизайне интерьеров. Все знакомые разводили руками, округляли глаза: как же так – без опыта, без знаний, с хорошего места в пустоту? Но мне было все равно. Я хотела изменений, и я к ним шла, несмотря на ноющие от душевной боли внутренности.

К счастью, этот карьерный путь сложился лучше, чем мои отношения с госпожой Смертью. Рисунки мне всегда хорошо давались, чувство стиля досталось от мамы, а начальство на новой работе очень ценило талант. Как итог – я освоилась в ремесле. Спустя время мне удалось набраться опыта на мелких проектах, попробовать свои силы в серьезных делах, после чего я была успешно принята на работу в довольно крупную столичную фирму. Там я обрела идеальный офис в центре города с большими окнами и удобной парковкой и возможность ежедневно заниматься творчеством. Правда, начальник у меня был не самым разумным человеком на планете, назойливым как муха и капризным как ребенок. Но такова уж была моя личная цена за успех. Ничто не бывает идеальным в этом мире.

Работа дизайнером наполняла меня до краев. Горевать было попросту некогда. Три года я делала все, чтобы стать профессионалом своего дела. Трудилась до поздней ночи в порывах вдохновения, упивалась литрами кофе, покорно выслушивала бредни руководства, а после каталась на машине по городу до рассвета. Временами даже писала стихи о выдуманной любви. Но ничто так и не принесло мне настоящего счастья. Работа не залатала дыру в душе, а просто заполнила собой почти все часы в сутках и не оставила места реальным чувствам.

В один момент я осознала, что осталась совсем одна. Бесконечная карьерная гонка прогнала из жизни людей, которые были способны стать мне хорошими друзьями. Остались лишь приятные знакомые, да и те то и дело менялись, как и месяцы на календаре.

Работа даже заменила мне мужчину. Может быть, потому, что я разочаровывалась в противоположном поле все больше и больше с каждым днем, и в итоге совсем заперла от него душу на тысячу замков.

Я сломалась и попрятала все обломки за саркастической улыбкой. Я стала ко всему равнодушной и закрытой. Мне казалось, что я никогда уже не смогу ощутить себя настолько живой, чтобы исцелиться от того, что намертво зарубцевалось между ребер. Одиночество поселилось внутри, а вместе с ним пришел страх перед новыми знакомствами, а голове все чаще стал звучать тихий шепот о невечности. Никто и ничто не могло меня починить, потому что я должна сделать это сама. Но как – я не знала.