Анастасия Мальцева - Любовь это болезнь

– Но родители мне запретили. Шестна-а-адцать, куда ты пойдё-ё-ёшь? Кому ты нужна-а-а? Это всё незако-о-онно! Мы тебя не пуска-а-аем! – она так распалялась, что я прикрыла ухо рукой, чтоб не оглохнуть.

– Я и ударилась головой о стену на кухне. А она у нас, знаешь, ну… из бумаги… или… картона..

«В коробке, что ли, живёте?!»

– Я её немножечко пробила, и как бы они наорали, что я буду оплачивать, и сдали меня сюда.

– Принудительно, что ли? – я аж заинтересовалась.

– Как бы нет… это… я просто уже и сама… как бы… ты знаешь… – она стала черпать суп, у меня аж подступило.

– Приятного, – рядом сел Веня. Его синий чуб стоило бы помыть.

Есть совсем расхотелось. Я вообще не любительница делать это на людях, а уж когда рядом перловка и немытые волосы…

На прогулке – да в дурке выводят гулять, прям как в началке – я опять слушала Дилю-Гулю, так и не уточнив её имени. Погода была ужасной. Моросил дождь, холодно. Я куталась в шарф вместо шапки. Её кто-то уронил или присвоил из раздевалки. Хотела пожаловаться, но нас выволокли гулять, а я была почти овощная от новых пилюль.

Вот и куталась, заматывала голову, уши, шею и нос. Зигота выхаживала без шапки, горбилась, но бодрилась. Веня плёлся позади всех и пинал прошлогодние листья.

– Я – Человек Паук! – невысокий пацан с лишним весом сиганул на нижний сук высокого дерева и стал оттуда орать.

Мы столпились вокруг. Воспитательница принялась сманивать его, как кота. Все знали, что он просто прикалывается, поэтому он самовольно спустился, стоило пригрозить переводом в Третье. Это вообще любимая страшилка у воспиталок. Чуть что – пойдёшь в Третье.

Единицы, которые там побывали, наводили жути и говорили, что в Трёшке даже привязывают.

Досуг состоял из трёпа, настолок, кружков по интересам и терапии. Когда расписание составлено правильно, ты почти ни минуты не сидишь в одиночестве. Что бесит.

Всегда и везде под присмотром. Даже если чуть дольше задержишься на толкане – всё, бьют тревогу. Точнее, тарабанят в дверь – всё в порядке? Ты там скоро?

С таким прессингом я не могла сходить уже пятый день. Живот болел, всё бесило.

– Надо сказать врачу, – мама в очередной раз принесла бутерброды. Папа забрал старую и принёс новую домашку.

– Нет! Не надо!

– Маш, не глупи, с этим не шутят.

– С чем? С говном? Мам, не говори! Ну пожалуйста! Просто принеси мне слабительное.

– Ты в своём уме? Мы не знаем, как слабительное подействует вместе с лекарствами. Надо к врачу.

Надо… ну-ну… мама то ли сама не в себе, то ли ещё что, но она сказала о проблеме воспитательнице. Не врачу. И что та сделала? Она запугивала, что, если я не покакаю, мне сделают клизму.

– И не смей врать! Я буду проверять за тобой.

Сложно представить, какое это унижение, когда сидишь и думаешь, что тебе надо сваять какашку и продемонстрировать. Вот, посмотрите, пожалуйста, я сделяль.

Интересно, она собиралась палочкой тыкать?

Я подловила Галю и сказала ей всё, как есть.

– Ох ты ж, господи, – она сложила руки на обширной груди и побежала к доктору.

Потом выговаривала той воспиталке за непрофессионализм.

Мне дали слабительное и – вуаля. Даже показывать никому не надо.

Сразу лёгкость, счастье бытия. Нирвана.

Нирвану я, кстати, слушала с десяти. Мама втирала, что это всё моя музыка. Вот не наслушалась бы всяких депрессивных дегротов – она путала их с андеграундом – и не поехала бы кукухой.

Интересно, почему поехала Зигота? Она вечно слушала классику и репетировала на рояле. Такая вроде бы тихая, вроде как для себя, но вечно поглядывала, слушают ли её концерт.

Выпендрёжница.

Меня из музыкалки в первый год выгнали. Я сказала училке, что она – старая клюшка. Она жахнула меня своей клюкой – реально, у неё была клюка с костяным набалдашником – и ход в музыку мне был закрыт.

А Зигота выдавала «К Элизе» и «Лесного Царя», как пукала. Быстро, метко и смачно. Я, стыдно признаться (нет), в классике не шарю, но названия композиций выучила. Как и всё отделение, ведь Зигота объявляло каждое.

Воспиталки рукоплескали, иногда и Галя приходила послушать. Молодец, говорила, молодец.

А я вот думала, на кой надо было рояль в дурке ставить. Совсем сдурели там, что ли?

Наконец, мне назначили психолога. Загнали в кабинет. Сижу. Жду. С открытой дверью. Нас нельзя оставлять без присмотра одних. Не положено.

Нас даже ночью оставлять без присмотра нельзя. Но вот этот пункт нарушают. В этот раз мне было всё по боку, на снотворном-то. А в прошлые разы я отчётливо видела, как воспиталки смотрят свои сериалы, а на соседних койках происходить не весть бог что.

Сижу я, значит, сижу. Сижу. Да сколько же можно? Зачем назначать время, если опаздываешь? Меня это дико выносит. Нет, ну серьёзно. Ты психолог – взрослый человек, ты знаешь, что у тебя сессия. Где ты? Ау?

– А… у…

– Здравствуй, Маша. Маша же, правильно?

– Да…

Да. Я знаю, как это глупо. Все эти истории из серии «влюбилась в учителя», но, господи, как же он был хорош. Это не ваши там переносы, я бы голову свернула, если б просто на улице такого увидела.

– Я Денис Васильевич, извини, что задержался. У меня небольшие проблемы со стулом.

– Э… дык… ничего страшного… наверно…

Вот это очень важные и интересные подробности. Одно дело, когда ты врачу о таком говоришь. Другое – он тебе.

Но даже вести о стуле не убавили его привлекательности. Хотя, конечно, некоторые картинки, навроде рентгеновского зрения, показали не самый приятный портрет.

– Я ознакомился с твоей историей болезни – ничего, что на «ты»?

– Ничего…

Я ёрзала и никак не могла нормально усесться. Всё аж зудело, я и так поворачивалась, и эдак. Но сидеть вполоборота было жуть неудобно, а ведь правая – моя лучшая сторона.

– У тебя ПТСР, СДВГ и подозрение на ПРЛ, верно?

Кивнула.

– И ты у нас уже пятый раз.

– Угу…

– Скажи, тебе становится лучше?

– Ну… – я пожала плечами. – Наверно… ну или нет…

– Правильно ли я понимаю, что, когда ничего не происходит, тебе лучше. А когда происходит что-то неприятное, то будто бы не лечилась?

– Да! – я аж подпрыгнула. Обычно другие доканывали расспросами, типа ну а как так. Ты ж говорила, что лучше, а теперь опять всё не так. А он, этот голубоглазый Денис Васильевич, понимал с полуслова.

Всё прям как в книжке. Да, эти голубые глаза, светлые кудри – как у молодого МакКонахи, щетина и расстёгнутая на три пуговицы рубашка.

– Окей. На этот раз что тебя привело? Хочу услышать от тебя, а не бумажки.

– Уф… ну… в общем… у одного пацана была днюха… я его так-то не знаю, просто он знакомый моей подруги. Ну и она меня с собой позвала. Поехали к нему на дачу, на шашлыки. А у него там полуразвалившийся дом, холодрыга. Ну и этот придурок, – я осеклась, прикусила губы. – Пацан этот развёл огонь прямо в печи в комнате. В смысле, там не было печки, он тупо припёр всяких камней, кирпичей натащил и в этом взял и развёл. Дом хотел протопить. Протопил… – с каждым словом сердце билось сильнее, меня начало колотить, картинки, картинки, жар.