Ирина Степановская - Экзотические птицы

Тема семьи для Мышки была болезненной. Мать ее по-прежнему жила за границей, вела там свои дела, а отец, фактически выкупив дочери вот это ее отделение, считал, видимо, что по большому счету выполнил свой долг, и вел совершенно нестесненный и свободный образ жизни. Мышка теперь жила одна, с прежней домработницей, в той же самой огромной квартире. Кавалеров у нее и раньше было немного, а сейчас не было практически никого. Жизнь ее и в студенческие годы почти целиком состояла из учебы, а теперь была полностью сосредоточена на работе. В этом Мышка, очевидно, старалась подражать матери — уж если не было счастья в личной жизни, пусть хоть в делах будет все на высоте. Но когда судьба бросила ее в объятия бывшего однокурсника Владика Дорна, Мышка в этих объятиях растерялась. Она засомневалась, правильно ли распорядилась судьба, расставив игроков на доске именно таким образом. Мышке Владик нравился, этого было не изменить. И не было, кроме него, у нее никого, это было тоже верно. Но головы Мышка никогда не теряла. И маленькой своей, умненькой, модно подстриженной головкой хорошо понимала — ей, Мышке, служебный роман на пользу не пойдет. Ей и сейчас трудно было держать в узде своих подчиненных. Барашков был практически неуправляем. Дорн пока сдерживался, но это, возможно, только пока. Кто его знает, как поведет он себя дальше, когда отношения между ними перейдут в другую, горизонтальную плоскость.

Так недолго будет ей, Маше, потерять все свои начальственные позиции. Но, с другой стороны, ей так хотелось любви — быть любимой, самой любить… Но к чему приведет эта любовь? Ведь Владик Дорн, так же как ее отец в свое время, так же, как Барашков, как многие другие, был женат и в этом плане совершенно для нее бесперспективен. И Мышка чувствовала себя по отношению к Владику Дорну кем-то вроде заложницы.

— Ты что, сумасшедшая? — уговаривал ее Владик Дорн, обнимая. — Жизни не знаешь? Романы между людьми, имеющими семью, вполне нормальная и обыденная вещь. Они приносят людям стимул жить. Брак — такая рутина, но нельзя же каждый раз разводиться! А красивый роман — удовольствие для обоих!

— Конечно, — отвечала ему Мышка. — Так говорят, как правило, те, кто, заводя романы на стороне, уверены в своих половинках. Открой любой иллюстрированный журнал, почитай. Каждая захудалая знаменитость расскажет тебе, что от своей жены ему нужна только верность. Когда же этих мужчин спрашивают, бывают ли у них соблазны, они только вздыхают, закатывают глаза и отвечают, что при море поклонниц от соблазнов удержаться трудно.

— Не надо читать плохие журналы! — уговаривал ее Дорн и норовил повалить на дорогой светло-коричневый кожаный диван. Но Мышка пугалась, отпихивала его ногой и одергивала юбку.

— Отстань, Владик! Иди к больным! — говорила она.

— Ты меня доведешь до того, что я тебя как-нибудь изнасилую! — скорчив страшную рожу, угрожал ей Дорн, и она не могла понять, шутит он или говорит серьезно. Однако при этих угрозах ее маленькое сердце почему-то наполнялось непонятной гордостью и начинало колотиться как бешеное. Вот и сейчас, составляя отчет, . Мышка с замиранием сердца ждала, пока Владик закончит очередное исследование и придет к ней в кабинет. Но она прождала напрасно. У Дорна обнаружились другие дела.

Он пребывал в комнате, которую делил с Барашковым. Когда-то она была общей ординаторской, здесь стояли в определенном порядке пять порядочно обшарпанных столов с такими же стульями, древний двустворчатый шкаф с зеркалом на внутренней поверхности дверки, а в центре — продавленный старый диван, обтянутый облезшим по углам синим дерматином. Обитали тогда в ординаторской пять докторов, и Аркадий вечно иронизировал, а иногда и раздраженно орал, что век этой обстановки закончился еще перед войной 1812 года. Теперь комната неузнаваемо изменилась. Стены были покрашены модной краской какого-то нейтрально-серого тона, окна закрывали современные жалюзи, вместо обшарпанных деревяшек в ней красовалась теперь удобная офисная мебель из пластика, кожи и металла, а ящики столов, что особенно умиляло Владика, были способны на вращающихся колесиках откатываться в разных направлениях и выстраиваться в замысловатые тумбы. Но странное дело, Аркадий Петрович, мечтавший о таких функциональных столах и стульях чуть не всю свою сознательную жизнь, почему-то чувствовал себя в новой комнате неудобно. А когда приходил зачем-нибудь в прежние больничные отделения и там прочно усаживался на старые стулья и диваны, то с удовольствием всем телом чувствовал под собой свое, родное! Владик же, в противовес ему, ощущал себя в этой комнате как рыба в воде. Вот и сейчас он, насвистывая, отыскивал, сидя на своем любимом вертящемся стуле, среди программ ту, которая ему была в данный момент нужна. Но свист его был отчего-то невеселый.

В просторном коридоре две медсестры за столом раскладывали лекарства. Одна из них, Галочка, была черненькая, смуглая и худощавая. Вторая — Рая, шатенка, кровь с молоком. Всем своим видом Рая будто говорила больным — вот полечитесь у нас сколько нужно и тоже будете такими же веселыми и здоровыми! Рыжеватые волосы ее весело кудрявились под светло-розовой накрахмаленной шапочкой, голубые глазки хитренько блестели, а сияющие щечки были будто намазаны яркой малиновой краской, словно у клоуна на веселом представлении. У Маши при взгляде на нее всегда возникала ассоциация с медным, начищенным до блеска тазиком, в котором ее бабушка еще с незапамятных времен варила летом варенье. Впрочем, претензий по работе у Маши к девушкам не было. Обе были расторопны, сообразительны и достаточно вежливы.

— Когда пойдешь к нему? — спросила одна из сестер, Галочка, со значением глядя на ту, что была помоложе.

— Сейчас, — ответила Рая.

— Тогда давай! Он в ординаторской один. — Галя взяла у Раи из рук коробку с лекарствами и легонько подтолкнула подругу вперед. Та одернула на себе розовую медицинскую пижаму и вошла в ординаторскую с таким видом, будто собралась там сдавать экзамен.

Владислав Федорович Дорн просматривал на экране нужную программу, но мысли его на самом деле были далеки от перечня лекарств и симптомов, что были представлены перед ним сейчас в нужной таблице. Перед глазами его стояло бледное лицо жены с постоянным в последнее время укором во взоре.

Владик по-своему любил жену. Не любя, он никогда не решился бы связать себя и свою свободу с какой-либо женщиной, которую нужно было бы постоянно опекать, в чем-нибудь уговаривать, терпеть капризы и смены настроения, подверженные физиологическим колебаниям. Но, встретив однажды Аллу, Владик понял, что она из тех счастливых жертвенных натур, для которых заботы о муже, о быте, об уюте не только не тягостны, но даже необходимы, поскольку соответствуют их представлению о женском счастье.