Ирина Степановская - Экзотические птицы

Новоиспеченная же мама с ребеночком, сумкой памперсов и бутылочками детского питания в это самое время уже садились в белоснежный лайнер, чтобы улететь на чужую землю. И когда окружающие, расступаясь, давали ей дорогу, а стюардесса, улыбаясь, предложила люльку для ребенка, молодая мама покраснела от счастья и одарила всех, кто это видел, полной достоинства и ласки улыбкой Мадонны.

Боже, что за холод выдался в том году в последний предновогодний день! Мела метель, и холодный ветер не веселил, а пугал прохожих, спешащих по магазинам или на работу, чтобы, конечно, уже не работать там вовсе, а выпить и съесть что-нибудь вкусненькое с сослуживцами за празднично украшенными рабочими столами. Ветер раздувал пестрые гирлянды, развешанные на дорогах, оголтело хлопал разноцветными флагами, и только какие-то странные искусственные елки, сделанные из пластмассовых треугольников и расставленные на всех углах, совершенно не гнулись, а непоколебимо сопротивлялись ветру и ждали знаменательного вечернего часа, когда снова на улицах зажгут праздничную иллюминацию.

И вот в это холодное и совсем не праздничное для него предновогоднее утро Владимир Азарцев спал, лежа на животе на незастеленном диване, прямо в брюках и куртке, в своей квартире на Юго-Западе, и проснувшиеся голодные птицы в клетке не могли разбудить его своим тревожным пощелкиванием и щебетанием. Рядом с его свесившейся с дивана рукой на полу стояла почти пустая бутылка коньяка. Пепельница, полная окурков, дополняла картину.

Но если щебетание птиц не могло разбудить Азарцева, то старый дверной звонок не отличался присущей им деликатностью и трезвонил так, что через некоторое время у Азарцева заложило уши. Со стоном он перевернулся на спину и открыл глаза.

— Кого это черти несут с утра пораньше? — совершенно без всякого интереса пробормотал он и, не делая ни малейшей попытки подняться, снова закрыл глаза. Уже в течение месяца, каждый день с трудом разлепляя их, он мысленно решал одну и ту же задачу: пытался понять, приснился ли ему этот ужасный сон, что его дочь Оля умерла, или это произошло на самом деле? Он так и этак, то с ужасом, то с внезапно возникающей надеждой, мысленно перебирал отрывки воспоминаний, разрозненных сведений, видения лиц, и наконец, когда перед ним отчетливо всплывали совершенно спокойное мертвое Олино лицо, противная физиономия следователя и уж совершенно невозможная мефистофельская рожа патологоанатома, который из уважения к коллеге сам вынес ему заключение о смерти, Азарцев понимал, что видеть такой сон в деталях было невозможно. Иногда, уже будучи совершенно пьяным, а таким он теперь обычно бывал каждый вечер, он, чтобы точно удостовериться в непоправимом, набирал Юлин телефон и измененным голосом говорил в трубку:

— Олю позовите, пожалуйста!

На что, как правило, слышал один и тот же ответ. Юля сразу раскусывала его, как бы он ни изменял голос, и говорила:

— Азарцев, пойди проспись! Оли нет. И чем скорее ты это поймешь, тем будет лучше для тебя.

Но сейчас из-за идиотских трелей звонка он не мог даже собрать в пучок сколько-нибудь удобоваримые мысли. Беспардонные трели терзали его, и он наконец понял, что прекратить мучение удастся, только отперев дверь. Тот, кто звонил, по всей видимости, уходить не собирался.

«А может, замкнуло?» — подумал он с надеждой, ибо этот вариант был гораздо лучше, чем если бы ему пришлось объясняться с кем бы то ни было. Он открыл дверь. Перед ним стояла Юля в черной блестящей шубке и черной же фетровой шляпке, надвинутой низко на лоб. Огромные глаза ее возбужденно блестели. В руке она комкала платочек.

— Долго ты будешь мучить меня своими звонками по телефону? — спросила она и вошла в квартиру. — Ты хоть помнишь, что вчера говорил?

— Нет, — честно ответил Азарцев и снова плюхнулся плашмя на диван.

— Напомню! — сказала она и осторожно присела на краешек стула, будто боялась запачкаться. — Ты орал, что это я погубила Олю, что я непосредственная виновница ее смерти, что я ее вечно толкала на какие-то сомнительные знакомства, что я не давала ей жить так, как ей хочется, и всё в таком же роде.

— Ну? — сказал Азарцев после того, как Юля замолчала. — Я и сейчас так думаю.

— Но почему? — Юля сползла со своего стула и стала перед диваном на колени. — Ведь я же ее мать. Ведь я хотела как лучше! Ведь, если на то пошло, это от тебя она унаследовала холодную рыбью кровь, которую я не могла, как ни старалась, согреть!

— Холодную рыбью кровь? — переспросил Азарцев. — Ты дура, Юля, если не поняла, что наша дочь вколола себе эту гадость только потому, что, видимо, до смерти любила того подонка, который теперь отрекается от нее. Разве ты не знаешь, что некоторые девочки становятся наркоманками вовсе не из интереса, не по глупости, а только из-за любви. Наша девочка стать наркоманкой просто не успела.

— Но ведь следователь утверждает, что тот парень вовсе не наркоман!

— Тот парень, как я понял из бесед со следователем, или шизофреник, или фашист, — устало сказал Азарцев. — Но чтобы умненькой девочке влюбиться в такого… Это значит, что мы не могли ей ничего дать!

— Но почему только я в этом виновата? — Юля приблизила свое лицо почти вплотную к Азарцеву.

Он почувствовал запах ее духов и снова открыл глаза. Ее лицо было совсем рядом. Острым взглядом профессионала, а профессионализм никогда не подводит истинных умельцев, Азарцев проследил линии на ее лице, по которым он делал разрезы во время операций — под нижними веками, по полукружию верхних век, и не нашел никаких следов. «Я все-таки неплохой хирург, — подумал он. — Она сможет сохранить красоту еще лет шесть-семь». Он отвернулся.

— Ну, Вовка! — сказала жалобным голосом Юля так, как звала его когда-то в студенчестве.

Азарцев вспомнил, как от ее обращения «Вовка!» его мать просто передергивало. Родители звали его «Володя, Володечка», Юля же назло им кричала из комнаты в комнату на весь дом: «Во-о-вка! Ты скоро?» Еще иногда она в пику матери называла его «Вольдемар».

— Вовка! — снова повторила Юля жалобно и подергала его за рукав. — Мне так плохо! Если б ты знал!

— Что же я могу сделать? — сказал Азарцев.

— Давай начнем все сначала? — прошептала она. — Я еще могу родить ребеночка! Пусть это будет сын!

Азарцев приподнялся на локте и долгим взглядом смотрел на нее. И по мере того как продолжалась пауза, Юля все отчетливее понимала, что сейчас будет. Все-таки она действительно знала его. Она только подумала, что он ограничится криком. Но Азарцев встал, вышел на кухню и явился оттуда с толстой крученой веревкой. «Откуда он такую взял?» — еще мелькнуло в голове у Юли.

— Я тебя сейчас придушу! — деловито сказал Азарцев и, изловчившись, накинул веревку Юле на шею и повалил ее на диван. — Предателей надо убивать! А ты меня предала.