Юлия Еленина - Будет больно

Странные у нас отношения. Даже до идиотизма странные. То мы взрываемся не вовремя, то играем роли, причем без прописанного сценария. Но локация всегда есть – ее надо только пройти. Вопрос только в том, сколько жизней я потеряю. В играх я разбираюсь, даже создал несколько, так что… Нырну в эту глубину, надеясь, что все-таки выплыву.

И я ныряю. Сейчас я с морем не сражаюсь – не хватает волн, хоть какого-то проявления его силы. Неужели я действительно продолжаю их сравнивать?

Лиза и море…

Море и Лиза…

Нет, наваждение. Я слишком много о ней думаю. И, черт бы ее побрал, хочу. Но как-то болезненно – лишь бы взять. Как какая-то чертова инфекция, которую ненавидишь, но независимо от твоего чувства она проникает в тебя. Вот Лиза такая же. Я как будто болен, меня лихорадит то от ненависти, то от желания.

Не стоило мне ее целовать – это запустило болезнь.

Вода не помогает, не выводит из этого состояния. Плюнув, выхожу на берег и, не надевая шорты, иду к дому. Вижу сквозь стеклянные двери, как Лиза закрывает дверцу холодильника и выходит из кухни.

Везде она!

Лиза, Лиза, Лиза…

– Лиза! – зову ее, она оборачивается. – Можешь сделать кофе? Пожалуйста, – добавляю я мягко, – мне еще всю ночь работать, а я пока душ приму.

Мы снова в амплуа. И я вижу, что она это понимает, но все-таки кивает и возвращается в кухню.

– Хорошо, – говорит, подходя к кофемашине.

– Спасибо, – улыбаюсь я и иду наверх.

Чувствую себя Джеймсом Бондом без пистолета, когда захожу в ее комнату. Здесь все пропахло ее духами, но в интерьере нет человека – только дизайнер.

Перевожу взгляд на стол. Нет, ноут в другой раз. Пока просто шарю по полкам, причем быстро и поверхностно. Вот почему я делаю это только сейчас, ведь целый день был в распоряжении, пока Лиза находилась в городе?

Открываю верхний ящик комода. Там нижнее белье. Хочу захлопнуть от греха подальше, но цепляюсь взглядом за край черно-белой фотографии, которая торчит возле правой стенки, прямо за красными трусиками.

Беру в руки фото. На нем серьезная маленькая девочка, прижимающая к груди плюшевого мишку. Видно, что фото старое, потасканное. Рассматриваю лицо на фотографии – определенно оно мне знакомо. Лиза?

Переворачиваю снимок и вижу надпись: «Маша Лукьянова, 1996 год».

Сестра? Вполне вероятно.

Надо узнать, есть ли у Лизы, кроме брата, еще и сестра.

Он распахнул ей двери. Тот дом, которым недалекие родители пугают своих детей, тот, обитатели которого становятся изгоями в коллективах, но при этом их по-своему жалеют. Детский дом…

Машенька верила, что мама за ней вернется. Но с плюшевого мишки с каждым днем все больше исчезал запах ее духов, и это как будто рвало их связь.

Здесь она была как породистый щенок среди дворняг, но со временем становилась такой же: облезлой, озлобленной, оскаленной.

«Будет больно, потом привыкнешь», – говорила девочка постарше, ненамного старше Машеньки, но как будто жизнь прожившая.

А мама все не приходила… Надежды на ее появление таяли с каждым днем, и умная девочка поняла, что надо подстраиваться. Иначе здесь не выжить.

Серые коридоры будто бы были пропитаны унынием и безысходностью. Ни на секунду нельзя было расслабляться – каждый словно ждал этого момента. От жесткой кровати маленькое тельце затекало к утру. В столовой не нравилась еда.

Но Машенька привыкла, она закалилась, адаптировалась. Она превратилась из домашнего щенка в дикого волчонка. Зубы у нее еще не были острыми и не могли порвать ненавистные глотки, но оцарапать ими она уже могла.

На ее теле появлялись синяки, когда еще не успевали сходить предыдущие, но Машенька знала, что никому не пожаловаться – всем плевать. Она перестала плакать по ночам, отправила в мусор потерявшего мамин запах мишку и ожесточилась.

Ей сказали, что мама уехала, а лучше бы – что умерла. Она бросила синеглазого ангелочка со светлыми кудряшками, и на смену горю пришел вопрос: «Почему?»

Она знала, что не успокоится, пока не найдет ответ на этот вопрос. Вот только надо вырасти, надо покинуть это место…

Но все изменилось.

Все изменилось так неожиданно.

Прошло всего-то полгода, но за это время Машенька повзрослела как будто на несколько лет.

И вот пришла женщина с добрыми черными глазами, рядом с которой можно было почувствовать себя снова маленькой девочкой, а не борющимся за жизнь зверенышем. Машенька открылась ей, готова была произнести забытое слово «мама» и узнать новое слово, которое она никогда не произносила.

Папа…

Неужели теперь у нее будут и мама, и папа?

Море…

Он портит своей ассоциацией даже эту, недоступную никому, страсть. Я и море… Да, пожалуй, в его словах что-то есть, но из уст Вадима это звучит как-то пошло.

И, черт возьми, у мальчика-то стояк, когда он невинно дотрагивается до моего плеча и всего лишь глазами пожирает тело.

Ухожу, так и не окунувшись. Правду говорят, что зона сексуальности – три метра. И если рядом с возбужденным человеком находится другой, то он почувствует эту волну. Я чувствую. Невыносимо остро чувствую.

Он же только трахался, чтоб его!

А потом он как ни в чем не бывало просит меня сделать кофе. Снова как будто ничего не было. А что, собственно, было? Я вытолкала девицу, имени которой Вадим даже не вспомнит завтра, на улицу голышом? Не думаю, что это его огорчило. Наши вечные перепалки? Это уже вошло в привычку – на это мы оба не обращаем внимания, принимая как должное.

И тут… Нет! Какая же я дура! Он отвлекает мое внимание.

Выскакиваю в коридор, сумка валяется на том же месте, где я ее и бросила, а больше ничего Вадим не найдет. Забираю с собой сумку на кухню, а потом проливаю кофе себе на руку, когда вспоминаю, что недавно чистила ее. Как у любой девушки, у меня тоже скапливается там иногда куча ненужного барахла, которое нужно иногда выбрасывать: чеки, квитанции, целлофан от сигаретных пачек, старые зажигалки, мелочь. И недавно как раз я разбирала сумку, а фото…

Несусь наверх, но выдыхаю, увидев, что в моей комнате пусто и все лежит на своих местах. Выдвигаю ящик комода, забираю фото и, не придумав ничего лучше, засовываю его в лифчик. Давно бы пора от него избавиться, но не могу… Пока еще держит. Как напоминание.

Выхожу из своей комнаты и стучу – да, на этот раз стучу – в дверь комнаты Вадима. Слышу громкое «да» и открываю, но проглатываю фразу, которую хотела произнести.

Он это специально делает? Или это просто дерьмовые совпадения?

Вадим стоит предо мной в одном полотенце, которое обмотано низко. Я вижу больше, чем должна, и взгляд надо отвести, но я списываю все на эстетическое удовольствие от созерцания фигуры с обложки. Я уже, в принципе, видела все, но плавки ведь сидели выше полотенца.