Юлия Еленина - Время расплаты

– Писала об этом какая-то дамочка из США, но с русским именем. Вот, Родионова Лилия Николаевна.

Кофе встал поперек горла. Сегодня все решили поиздеваться надо мной?

Лилия… Мой цветочек. Нет, уже не мой.

Правое плечо напомнило о себе, заныв на месте татуировки. Она сидела рядом и целовала меня с интервалом в несколько секунд, пока татуировщик вырисовывал на моем плече цветок. Лилию, конечно… Я поначалу хотел свести тату, но не стал – просто дополнил. Мне нужно было это напоминание.

И я с каждым движением машинки убеждался – нельзя никому верить.

Выстрел – рука дрогнула…

Я вспомнила, как его руки лежали поверх моих, как он направлял каждое мое движение.

Еще выстрел – уже привычнее…

Но я все равно помнила, как он прижимал меня к себе. Моя спина к его груди – и ничего нет вокруг. Так должно было быть всегда. Он за моей спиной.

Мое знакомство с оружием, хоть и не боевым. Я как будто сейчас, стоя на том же самом месте, что и тринадцать лет назад, проделывая те же движения, ощущала эти прикосновения на себе. Его руки, его грудь, его дыхание, которое обжигало мои волосы и кожу.

Третий выстрел – яблочко.

Четвертый – тоже.

Я палила и палила в мишень, пока не начали раздаваться только щелчки.

Да, становится легче, но не настолько, чтобы забыть.

Передо мной была тумба, на которой… Я провела по ней рукой, все еще держа в руках пистолет.

Он учил меня отдавать негатив в эту мишень. А потом, когда адреналин достигал отметки выше максимума, он брал меня прямо на этой тумбе. Иногда жестко, иногда нежно…

Мы вместе были безумием, слишком сильной страстью, сносившей все на своем пути. Полгода с ним изменили меня.

Вторая обойма… Я ее вставила в ТТ со звонким щелчком.

Здесь все напоминало о нас. У этой стены он просто развернул меня и трахал сзади жестко, грубо. А на этой тумбе прошел губами по каждому сантиметру моего тела, прежде чем войти в меня, аккуратно, не спеша. И любить, любить меня… На полу я рвала его футболку, путалась в необычной пряжке ремня под наш смех, а он до боли сжимал мои бедра, целовал шею, грудь…

Мы задыхались. Без кислорода, которого так мало было, когда нас накрывало, прожить можно. Без поцелуев – нет. Мы всегда выбирали нехватку воздуха – сходили с ума, безумствовали. Здесь он пообещал мне: ничто и никогда не разлучит нас.

Он до сих пор во мне – нас связывает не только прошлое.

Женя просил от меня многого, но при этом и сам отдавал столько же. Всего себя.

Все как сейчас: все воспоминания, все ощущения.

Только осталось ли хоть что-нибудь от того парня?

– Лиля, хватит, – на мои кисти легла рука Арсена. – Я заварил кофе, пойдем.

В подсобке я устало опустилась на старую деревянную табуретку. В голове стало светлее, но воспоминания грузом легли на плечи, физически давили на грудь. Я сделала глубокий вдох, прикрыв глаза, и начала считать до десяти.

Один…

Подушечки пальцев закололо. Я вспомнила темные, чуть жестковатые волосы, в которые так любила запускать ладони.

Два…

Щеке стало щекотно. Он мог не бриться дня два, а потом целовать меня до головокружения, царапая кожу чуть отросшей щетиной.

Три…

Я впилась ногтями в свою ногу, но как будто ощущала его спину под своей рукой.

Четыре…

Я повела плечами, как будто его ладонь привычно прошлась от шеи к пояснице.

– Лиля!

Открыла глаза. Напротив сидел Арсен, глядя на меня вопросительно. Черт, а ведь я все, что вспомнила, ощутила. Самовнушение – великая вещь.

– Как дела? – спросила я, обхватив ладонями чашку.

– Да вот у тебя хотел спросить то же самое. У меня, как видишь, все по-старому. Тир, кофе, только вот теперь один не справляюсь, племянника привлек, – кивнул Арсен на дверь, за которой сидел чернявый парень. – А ты как? Где была столько лет?

Где я была… Сразу в психушке, куда меня упек отец, потом в Стэнфорде, а затем и вовсе с головой ушла в работу. Но Арсену, наверное, не стоит этого знать, поэтому я просто пожала плечами и ответила:

– В Нью-Йорке.

– И как там, в стране капитализма?

– Неплохо.

– Пошла по стопам родителей? Да что я из тебя каждое слово тяну?

– Арсен, да обычная жизнь у меня, как у всех. Окончила медицинскую школу Стэнфордского университета по специализации «Психиатрия и изучение поведения», вышла замуж, родила ребенка, открыла с мужем несколько клиник в Нью-Йорке, развелась… Что тебе еще рассказать?

– В общем, жила, – кивнул Арсен. – Я вот Жене тоже говорил, чтобы он женился, как говорится, стерпится – слюбится. А он… Впрочем, ладно.

Зачем он об этом?! Зачем? Как будто с каждым словом в моей груди ворочали нож, всаженный туда уже давно.

– Ты меня осуждаешь? – спросила, отставив чашку.

Наверное, я выглядела стервой. Хорошо устроилась за океаном, даже замуж вышла. Только легко судить человека, когда не знаешь всего. А оправдываться я не хотела. Рассказать – значит, пережить все заново.

– Что ты, Лиля, – поднял руки Арсен и перевел тему: – Соболезную насчет отца. Своеобразный был мужик, но с характером.

Я в ответ только кивнула, но через минуту подняла глаза и удивленно спросила:

– Ты его знал?

– Ну так, слышал…

Арсен пытался выкрутиться, как будто сболтнул лишнего. Избегал смотреть мне в глаза – лгал. Начал постукивать указательным пальцем по чашке – нервничал.

– Мимика и движения тебя выдают. Я же сказала, что занималась изучением поведения.

– Лиля, ну ко мне приходят разные люди, рассказывают разные истории…

– Арсен!

– По-твоему, на какие деньги он уехал в Штаты?

– Не знаю, – протянула я, – никогда об этом не задумывалась.

– Он был хорошим хирургом, моего брата с того света, можно сказать, вытащил. Но будь ты хоть гением, развалившийся Союз этого бы не оценил. Люди зарабатывали, не брезгуя ничем. И когда начали делить территорию в девяностых, палили по области направо и налево. А в больничку с огнестрелами ой как не хотели обращаться…

Я сразу не поняла краткий экскурс в историю, но потом дошло:

– Ты хочешь сказать, что отец работал на ОПГ?

– Я всего-то намекнул, что он штопал людей вне больницы.

– Охренеть! – вырвалось у меня.

– Но я тебе ничего не говорил, – предупредил Арсен. – Хоть времена уже и другие, но те люди еще живы и на свободе, а некоторые даже неплохо поднялись.

За годы в нашей старой квартире почти ничего не изменилось. Только мелочей вроде фотографий или статуэток, которые собирала мама, нет. Я почему-то была уверена, что отец продал все, обрезал концы перед отъездом, но, видимо, решил, что однажды его замучает ностальгия. Хотя кто поймет, чем действительно руководствовался отец и о чем думал. Я, кажется, его совсем не знала.