Татьяна Веденская - Вся правда

– Они хотят, чтобы их будили не в девять, а в семь сорок пять. И приносили кофе в номер. – У меня еще были большие проблемы с цифрами, а хуже всего обстояло дело с пониманием ответной тарабарщины. Только вот в отличие от моих коллег, все эти сложности почему-то не сковывали мне вербальный аппарат. Я наплевала и как могла, изъяснялась, быстро усвоив, что точно такие же проблемы имеют люди с той стороны провода. Мы дружно издевались над правилами разговорного английского, но делали это весело и с удовольствием. И цели свои, как правило достигали. То бишь, клиентов таки будили в эти их семь сорок пять. И тащили им coffee. А уж со стороны я и вовсе смотрелась роскошно со всеми этими:

– Okay, I understand. Yes, I thing so to. No-no-no, not do it. Please before speak with me. – В общем, мечтала я, мечтала о морях и прочих водоемах планеты. А тут… Проблемы и претензии, и у Миши такое смешное надутое лицо и дрожащие губы. Ой, хочу на работу.

– Не ерничай.

– Ты что, всерьез взываешь к моей совести? – я аж усмехнулась.

– Человеку два годика, а ты портишь с утра праздник.

– Да это вы мне портите выходной. А у меня всего один выходной!

– И это твоя беда.

– В каком это смысле? – опешила я. – Беда, что у меня много работы? Так ведь и много зарплаты я мимо тебя не проношу.

– Мне на твою зарплату плевать, – гордо отмахнулся Михайло.

– Интересно, – решила уж наконец завестись и я. Разомнемся, по крайней мере.

– Я в состоянии обеспечить свою семью. Я только надеялся, что от работы ты развеешься.

– В каком смысле? По ветру? – вытаращилась я. Опа, покраснел. Один-ноль.

– Язвишь? В смысле, просто к тебе вернется интерес к жизни.

– А куда он уходил? – Два – ноль. Даже настроение поднялось.

– Ну тебя. Ребенок тебя не видит. Во сне бредишь английским и какими-то отелями, зведочными или черти какими. Слова не скажи – раздражаешься.

– Твои предложения? – уточнила я.

– Может, тебе стоит посидеть какое-то время дома? – с деланным равнодушием бросил он. Однако это предложение, по-видимому, отражало его самые тайные, самые заветные устремления. Вот чего хочет мой спаситель.

– Забавно. И зачем, позволь спросить? Чем мне дома заниматься? Предаваться тоске? Гладить тебе трусы?

– Ну почему? Незачем все утрировать. Ведь ты так устаешь, – он всплеснул руками и попытался по-отечески приобнять меня.

– И почему бы мне не уставать. Все на работах устают, – я категорически вырвалась и вскочила.

– Ты не все. И сама прекрасно это знаешь!

– Ну-ка, с этого места поподробнее. Что это за группа избранных, в которую ты меня вписал?

– Ну…

– Не тяни! Наркоманы? Убийцы? Алкоголики? Антисоциальный опущенные бомжи? Что-нибудь еще? – Я озверела. Как он смеет причислять меня к сонму ублюдков и идиотов. Что он обо мне знает?

– Алиса, ну зачем ты так? Ведь я же волнуюсь, – запричитал он.

– О чем? Ты думаешь, я не знаю, что ты во сне мне проверяешь руки. Что ты там ищешь? Следы уколов? – Мишка поник, свесил голову. Я поняла – именно их, родимых, он и искал. А ведь мог бы уже хоть немного мне доверять. В этом-то отношении уж точно. До какой же степени он меня не знает. Я была потрясена.

– Алиса, деточка, не кричи так. Ты волнуешь ребенка, – просунула в дверь голову мамочка. И почему меня так бесит его положительная семейка?

– И что? Сама родила, сама и волную. Переживет. Вы мне лучше скажите, вы, например, тоже меня за наркоманку держите. Отвечать быстро, смотреть в глаза!

– Остановись, как ты разговариваешь с мамой.

– Мишечка, боже ж мой, у меня дежавю. Я этот упрек уже слышала. От своего папочки. Держите меня семеро. Снова я с мамочкой не так разговариваю. С такой-то матерью я не так разговариваю! – я хохотала и быстро одевалась. Все-таки голой вести подобные дискуссии как-то не с руки. Свитер будет наподобие бронежилета, джинсы – окоп. Будем недоступны для огня противника.

– Перестань. Где бы ты была сейчас, если бы не мы с мамой, – закричал Миша и окончательно покрылся боевыми адреналиновыми пятнами. Надо же, у моего плюшевого зайца внутри запрятаны саблезубые тигры. Кто бы мог подумать!

– И где бы я была? Поясни мне. Так, для справки.

– Я не хочу об этом говорить, – сник он и как-то сразу сдулся, словно проколотый воздушный шарик. Я спокойно вышла из комнаты, взяла на кухне стакан воды, влила его в себя, вернулась в свою десятиметровую камеру пыток и присела на край кровати.

– Давай-ка я сама попробую договорить. А если ошибусь – поправь. Ты и вправду считаешь, что вытащил меня со дна самой нижней пропасти. Протянул руку помощи оступившемуся товарищу. Не дал пропасть? Что молчишь?

– А чего говорить. Все так и было. Вспомни, в каком состоянии ты уезжала из Питера?

– Ага. В состоянии. А тебе не приходило в голову, что это мое так называемое состояние было вызвано только что произошедшим в доме убийством. Причем, с покушением и на мою жизнь тоже. От этого же ведь любой впадет в так называемое «состояние». Или что я была измотана долгими тяжелыми месяцами беременности. Что я исхудала от голода, так как питалась тем, что украду у нищей пенсионерки Ванессы. А также и то, что за твою протянутую мне руку помощи я вот уже год живу с тобой, сплю с тобой, играю в счастливую семью. И если бы ты хоть словом, хоть жестом дал мне понять раньше, что тебе это в тягость, то я давно бы убралась отсюда. Слава Богу, теперь я уже справилась бы и сама.

– Что ты мелешь, как это – в тягость. Я же так люблю тебя! – закричал Миша и принялся противно и слюняво целовать меня куда придется.

– Прекрати! Ты только что сказал, что не оставлял меня из чистого сострадания. Что без тебя я бы в три секунды пропала! Твое благородство зашкаливает. Даже преподобные отцы пред тобой – толпа шаловливых школяров. Так?

– Я дурак. Прости. Только не уходи. Только не это. Давай все забудем. – Я металась по квартире, наскоро собирая вещи, а он семенил следом и хватал меня за руки. Мы побегали еще минут десять и я выдохлась. В конце концов, он в чем-то прав, хотя претензии к моей работе совершенно дики. Но бросить его вот так, после скандала я не хотела. Некрасиво это как-то, да и у меня ничего не готово. Не желаю я по улицам болтаться с двухлетним ребенком, да еще в ее День Рождения.

– Ты не уйдешь? – заискивал Миша.

– А как ты хочешь? – спросила я и посмотрела в его глаза.

– Я больше всего боюсь, что ты уйдешь.

– Тогда я останусь, – сказала я. Все-таки нет в мире справедливости. Вот что бы мне не полюбить его? Ан нет.

На радость маме мы все-таки собрались за семейным столом. Был торт с двумя толстенькими свечками, была колбаса, холодец, неизменная помесь овощей, майонеза и яиц. Бедняга Оливье переворачивался в гробу от наших совковых салатов, а мы – мы ничего, лопали. С детства и, по-видимому, навсегда вид этого крошева, жареной курицы и запах литовских шпрот создают для меня атмосферу большого-большого праздника. Леська устала от обилия игрушек и внимания, висела на руках и капризничала, отчего я раздражалась, Мишка волновался, а мама всех старалась успокоить. Золото, а не женщина. Эх, никогда мне не стать такой.